По Рождестве Христовом - Василис Алексакис

Как только я ступил на палубу, мне позвонил Катранис. Сообщил, что в Дафни меня ждет такси, и посоветовал провести первую ночь в Карьесе, в административном центре, а остальные ночи — в Иверском монастыре, настоятель которого — друг главного редактора «Эмброса».

— Комедиями, которые ломают монахи, меня не проведешь, знаком и с их беспринципностью, и со скупостью. И все же Святая Гора — настоящий ковчег, который позволяет путешествовать сквозь время.

— Я не хочу писать статью, которая уже сто раз написана.

Я рассказал ему о труде, опубликованном Центром сохранения афонского наследия, и об исследованиях департамента подводной археологии.

— Все это очень интересно, — признал он.

Оказавшись на борту, я вдруг осознал, что переступил порог иного мира. В судовом туалете имелось два раздельных входа. На левой двери я прочитал: ДЛЯ МУЖЧИН. Но на правой было написано то же самое: ДЛЯ МУЖЧИН.

Судно называлось «София» и ничем не отличалось от тех, что курсируют между Пиреем и островами Саламин и Эгина. В носовой части было отведено место для автомобилей. Поскольку частные машины на полуостров не допускались, там стояли только три-четыре грузовика и столько же внедорожников. Эти наверняка принадлежали монастырям, поскольку на их номерах была изображена эмблема Византии. «Я еду в страну прошлого», — подумалось мне. Мы отплыли с небольшим опозданием.

Я задержался на палубе, любуясь морем, зелеными холмами и пустынными пляжами. В водах Афона не купаются. А жаль, потому что они изумительно чисты. Саму гору видно не было. Она высится на юге полуострова, в котором сорок пять километров длины. Первый увиденный мной монастырь располагался на взморье и напоминал средневековый замок с зубчатой стеной, из-за которой виднелись купола нескольких церквей.

Корабельный бар был набит битком. Мне пришлось пить свой кофе стоя, среди кишащей толпы. Передо мной стоял какой-то тощий, плохо выбритый и плохо одетый тип. Он ничего не пил.

— Я из Гревены, — сказал он.

Потом уставился на меня вытаращенными глазами, словно мы были на необитаемом острове и я оказался первым человеком, которого он встретил за тридцать лет.

— Я безработный, — добавил он. — Можешь угостить меня кофе?

Я дал ему несколько монет и отошел. Не хотелось вступать в разговоры. На диванчике сидел мужчина с сынишкой лет десяти. Это меня крайне удивило, поскольку правило аватона распространяется и на малолетних. Еще святой Афанасий запрещал своим подчиненным малейшие контакты с детьми. Знал, наверное, об их склонности к нежному возрасту.

— Думаете, монахи согласятся впустить вашего мальчугана? — спросил я у отца как можно дружелюбнее.

На самом-то деле я был очень раздражен.

— Конечно! — сказал он мне. — Впустят, раз он со мной. У него даже собственный пропуск есть!

Меня охватило бешеное желание схватить его за горло и стукнуть о переборку. Все родители убеждены, что их влияние на своих детей перевесит любое другое. Вдруг толпа заволновалась и хлынула влево: мы проплывали мимо русского монастыря святого Пантелеймона. У окон теснилось столько народу, что я ничего не смог рассмотреть. Правда, до меня донеслось несколько комментариев:

— Какой огромный!

— Десять церквей!

— Гораздо больше! Кроме тех, что видны, еще и другие есть!

— Когда-то тут жили тысячи русских. А осталась всего сотня.

— Большинство даже не русские, а украинцы. Их настоятель украинец.

— Ты купола видел, папа? Золотые!

Мне была знакома форма русских куполов. Они напоминают пузатые бутылки с узким горлышком. «Увижу на обратном пути». Несмотря на утренний час, я опять почувствовал себя усталым, словно не спал ночью. «Моя усталость не такая, как у Навсикаи».

Плавание показалось мне слишком долгим. Наконец мы прибыли в Дафни. Это крохотный порт с бетонным дебаркадером, двумя десятками домов и одной улицей. В море я заметил сотни морских ежей. Старец Иосиф не рекомендует употреблять их в пищу.

В ближайшем к набережной доме располагалась таможня. Но никто наши вещи не осматривал.

— Обыщут на обратном пути, — сообщил человек из Гревены.

— Ты часто здесь бываешь?

— Три-четыре раза в год. Я один на свете.

На улице стояло несколько микроавтобусов. Водители, все монахи, рассаживали своих пассажиров. Я спросил одного, нет ли тут таксиста Онуфриоса, которому Катранис поручил меня встретить.

— Что-то не вижу.

— А как мне его узнать? — спросил я несколько наивно, поскольку все монахи были более-менее на одно лицо.

Он даже не дал себе труда ответить. Просто назвал номер его машины. Я обратил внимание, что все такси тут — микроавтобусы. Вдоль улицы тянулись сплошные лавочки, где продавались иконы, веревочные четки, всякого рода кресты, книги и трости, напомнившие мне совет Иосифа: «Возьми палку и бей себя по ляжкам». Единственная газета, которую я нашел, «Православная пресса», публиковалась монахами. Я купил один номер.

— Почитай, в голове сразу прояснится, — сказал владелец лавочки, мирянин.

— А политических газет у вас нет?

— Нет, тут никто их не читает.

Часы в его магазинчике спешили на четыре часа. Мне вдруг захотелось щегольнуть своей осведомленностью.

— Слышал, у вас тут не такое время, как в остальной стране.

— У нас и календарь другой.

Афонская община осталась верной юлианскому календарю, у которого тринадцать дней разницы с григорианским, введенным папой Григорием XIII в XIV веке и принятым с той поры большинством стран, а также греческой Церковью и Константинопольским патриархатом.

— Пасха — единственный праздник, который мы отмечаем вместе с остальными православными греками. Рождество мы празднуем 7 января.

Я не мог бы с уверенностью сказать, какой сегодня день. Пишу эти строчки, сидя на своей кровати, в гостевой келье Иверского монастыря. По всей видимости, сейчас ночь, но я и в этом не очень уверен. Говорю себе, что начался новый день, который уже принадлежит прошлому.

Лавочник не объяснил мне, почему монахи не приняли григорианский календарь. Может, потому, что его ввел Папа Римский? Передовица «Православной прессы» оказалась обличительной речью против патриарха Варфоломея I, который продолжает политику примирения с Ватиканом, начатую Афенагором в 1964 году.

Зато газета одобряет монахов обители Эсфигмен, еще в 70-х годах порвавших всякие отношения с главой православия и объявивших себя раскольниками. Члены Священного Собора, которые в большинстве своем благоволят к Варфоломею, уж не первый год пытаются изгнать их из их монастыря, но это не так-то легко. Эти фанатики способны на все, и к тому же, как говорят, на их стороне часть общественного мнения Греции.

Я рассказываю это в качестве предисловия к поразительной сцене, которую наблюдал по прибытии в Карьес — это название на старогреческом означает «ореховые деревья». Там была драка. И дрались как одержимые. Не успели мы припарковать свой микроавтобус, как боковое окно вдребезги разбил камень.

— Пригнись! — крикнул мне Онуфриос.

Второй камень угодил в капот. Мы были на пустыре рядом с каким-то старым зданием, которое штурмовали десятка два монахов, вооруженных железными ломами, пытаясь высадить дверь. Они уже разбили большую часть окон, через которые осажденные бросали в них камни, стулья, глиняные горшки. Битва сопровождалась воплями и анафемами. Один монах, которому удалось добраться по водосточной трубе до окна второго этажа, получил в голову чудовищный удар кулаком, сбросивший его на землю рядом с цветущим миндальным деревом.

— Они же убили его, нехристи! — крикнул кто-то.

— Убили, демоны, убили! — заголосили вокруг.

Монахи подхватили раненого за руки и за ноги и бегом потащили в нашу сторону. Они пробежали совсем близко от микроавтобуса, так что я смог его разглядеть. Кровь из раны на голове окрасила его бороду красным. Его взгляд был обращен к небу, он рассеянно улыбался. Я подумал, что у всех христианских мучеников в их смертный час было, наверное, такое же выражение на лице.

— Можешь мне объяснить, что тут происходит?

— Священный Собор хочет отнять этот дом у эсфигменских монахов, — кратко ответил Онуфриос.

Он дал задний ход так резко, что чуть не сбил носильщиков.

— Почему не возьмешь раненого в машину?

— Ты, что, не видел, в каком он состоянии? Он же мне все сиденья изгадит!

Ресторан главного города на Афоне не имеет названия по той простой причине, что другого тут нет. Меню тоже нет. Подают всего два блюда: фасолевый суп и спагетти. Клиентура состоит из служащих при мирском губернаторе, рабочих со строек, а также полицейских и моряков, охраняющих территорию и побережье.

Когда я пришел, в заведении кроме меня не оказалось ни души, быть может, потому, что было слишком рано или, наоборот, слишком поздно. Я занял место за длинным деревянным столом, потемневшим от времени. Суп был пресный, оливки терпкие, а хлеб черствый, но я все-таки поел с большим аппетитом. Потом воспользовался спокойствием места, чтобы сообщить Навсикае о своем прибытии.