По Рождестве Христовом - Василис Алексакис

— Называть древних греков почитателями идолов, как это вошло в привычку, не совсем верно. Термин «идолопоклонник» был введен в обиход апостолом Павлом и свидетельствует о высокомерном презрении Церкви к политеизму. На Западе их считают скорее язычниками, что, впрочем, ничуть не более лестно и не слишком справедливо. Первоначальным значением латинского слова paganus, «язычник», было — «крестьянин». Однако своим расцветом религия древних греков обязана прежде всего городам. Так что упадок городов неизбежно повлек за собой и смерть богов, которые жили только благодаря им.

Я почувствовал, как на мое плечо легла чья-то рука.

— Ты еще и пишешь, брат мой? — шепнул мне на ухо Минас.

Он пришел вместе с каким-то человеком лет пятидесяти, невысоким, круглолицым и толстогубым. Они сидели на полу, зажатые между столом и стеной. Минас тотчас же достал из кармана блокнот и ручку.

— Трудно сказать, верили ли афиняне в своих богов, как христиане веруют в своего. Во всяком случае, они часто их чествовали, и весьма различными способами. Один раз в году они доставляли статую Афины в Фалер, чтобы омыть ее, примерно как православная Церковь погружает крест в море на праздник Богоявления. Они выражали свою веру действиями, а не разглагольствованиями. Звездное небо не внушало им того восторга, который испытывают христиане. Политеизм был скорее культом, нежели религией. Слово «пистис» — «вера», — означало в эпоху Античности знание, уверенность доказательство. «Доверяйся только тому, что доказано», — советует Демокрит.

В руке у Везирциса была карточка, но он в нее почти не заглядывал и Демокрита процитировал по памяти. Он говорил не так нервно и не так быстро, как на занятиях. Делал паузы между фразами. «Так он отмечает точки», — подумал я. Хотя к концу обеда он выглядел немного усталым, силы к нему явно вернулись. «Это дождь помог ему прийти в себя».

— Поскольку никаких канонических текстов не существовало и никакая иерархия не контролировала жрецов, города верили во что хотели и с легкостью принимали новых богов. Политеизм дает возможность изобретать бога для любой надобности. Одному поручают оберегать весь дом, другому — только входную дверь. Многочисленность божеств неизбежно снижает роль каждого. Аполлон, Афина, Асклепий не были всемогущими, но были рядом. Они участвовали в общественной жизни, образуя своего рода сенат. Сомневаюсь, что найдутся сегодня афиняне или фессалоникийцы, которые молятся за процветание своего города, как это делали древние. Они молились также о том, чтобы им была дарована милость быть полезными своей общине. Кругозор этих людей в то время ограничивался их городом, ничто за его пределами для них не существовало.

Священная война, объявленная Византией политеизму в четвертом веке и усилившаяся после 392 года, когда император Феодосий повелел казнить язычников, имеет целью уничтожение не только религии, но всей цивилизации. Решение Феодосия уже предвещает закрытие Афинской философской школы, осуществленное Юстинианом в 529 году. Хотя город Платона уже утратил былой блеск, ему, тем не менее, еще удавалось сохранять свою философскую традицию. Но в 529 году этому миру действительно приходит конец. Последние философы, которых было семеро, как мудрецов Античности, тайно покидают город и находят убежище в Персии. Классические тексты будут на долгие века изъяты из памяти греков. О них нам напомнит Запад, перед самым национальным восстанием 1821 года. Главные участники этого движения были весьма сильно проникнуты духом своих предков. Так что герои прошлого некоторым образом способствовали освобождению Греции. В 1837 году в стенах первого Афинского университета возобновится преподавание философии. Но до этого нам предстояло пройти через тринадцать столетий интеллектуальной косности, тринадцать столетий молчания. Слово «свобода» исчезло из греческих текстов этого периода, чтобы появиться вновь только в восемнадцатом веке.

Сквозь слова Везирциса до меня доносились и другие голоса — Феано, Кумбаропулоса а также Касторидиса, которого я не слышал с тех пор, как он читал свою лекцию о рождении афинской демократии у себя дома, на Тиносе. Вспомнил я и о своем отце. «Когда-нибудь он перестанет спрашивать у всех подряд, существует ли Бог. Сам найдет ответ». Минас был увлечен не меньше меня. А вот его друг сидел с таким же сокрушенным видом, какой был у представителей политических партий в утренних теледебатах.

На самом деле многие вокруг нас казались раздосадованными. Они проявляли свое недовольство, то двигая стул, то роясь в сумке, то барабаня по столу пальцами, то глядя на экран своего мобильного телефона. И не выказали ни малейшего раздражения, когда чей-то телефонный звонок вынудил Везирциса прерваться.

Хотя было очевидно, что он еще не кончил, кто-то взял слово.

— В период, о котором вы говорите, появились такие основополагающие богословские тексты, как труды Василия Великого, Иоанна Златоуста, Григория Паламы, которые вполне вписываются в великую интеллектуальную традицию Античности.

Это был тот самый высокий бородач, что устроил свалку на входе. Он стоял в глубине зала.

— Вам ведь наверняка небезызвестно, что Василий Великий, как и Григорий Назианзин, учился в Афинах, — добавил он, обращаясь больше к залу, чем к оратору.

Часть публики немедленно примкнула к нему. Некоторые зааплодировали.

— Очень интересное замечание, — сообщил нам друг Минаса.

— Я не оспариваю того, что Отцы Церкви позаимствовали некоторые риторические фигуры у писателей Античности, — ответил Везирцис. — Тем не менее они были заклятыми врагами классического образования и классической культуры. Василий яростно поносит греков, Златоуст поощряет грабеж храмов монахами и требует смерти театра: «Уничтожьте театр», — говорит он. Позор, которому Церковь подвергла эллинизм, носил столь всеобщий характер, что эллины почувствовали необходимость даже сменить имя и впредь стали именоваться ромеями или греками. На некоторых афонских фресках среди святых и ангелов изображен и кое-кто из философов — Аристотель, Платон, Сократ, Пифагор. Все в венцах, длиннобороды и одеты как византийские владыки. Все держат в руке папирус, где начертана какая-нибудь фантастическая цитата из их трудов, например, что Бог един в трех лицах. Известно, что Церковь пыталась привлечь на свою сторону древних мудрецов — тех, по крайней мере, кого ей не удалось истребить из нашей памяти, — извратив их мысли. До сих пор ученикам средней школы продолжают вдалбливать, что Византия любезно приняла эстафету от классической Греции. Христианство, мой дорогой друг, отнюдь не продолжает Античность, оно просто следует за ней, как ночь следует за днем. Богословие уничтожило философию. У первого есть ответы на все, а вторая богата лишь вопросами.

Я вспомнил, что и для Феано между Грецией до и после Иисуса Христа пролегает пропасть. «Как между моими родителями». Еще мне вспомнилась мысль Анаксагора: философ утверждал, что мы ничего не можем знать, потому что наши чувства ограничены, ум слаб, время, которым мы располагаем, коротко, а также потому, что истина окутана мраком.

— Могу я задать вам еще один вопрос? — спросил бородатый.

— Вы зададите ваши вопросы в конце, — вмешался президент, сидевший в углу, за спиной лектора.

— Слушаю вас, — сказал Везирцис.

— Вчера вечером некоторые наши однокашники испортили иконы на архитектурном факультете. Вы одобряете этот поступок?

Вопрос вывел из спячки телеоператора, который давно уже перестал снимать. На его камере вновь зажглась красная лампочка.

— Я считаю, что иконам не место в университете, — ответил Везирцис, слегка повернувшись к президенту, — так же, как древним мудрецам нечего делать в церквах и монастырях.

— То есть, вы одобряете отделение Церкви от государства.

Замечание исходило от Прео, желавшего, вероятно, помочь своему другу закончить мысль.

— Этому разрыву надлежало случиться еще во время войны 1821 года. Одной из целей повстанцев было освобождение духа от опеки Церкви. К несчастью, она так и не была достигнута. Достаточно открыть календарь, чтобы удостовериться: все дни в году захвачены святыми.

И тут все несогласные с ним решили, что им больше невтерпеж молчать. Со всех сторон посыпались возмущенные протесты.

— Ну нет, с меня хватит, в конце концов! — сказала какая-то женщина. — Я, господин лектор, православная и горжусь этим!

— Пошли отсюда, Олимпия, — предложил ее спутник.

— Не могу терпеть, когда оскорбляют нашу нацию и нашу религию! — крикнул немолодой мужчина в полосатом костюме 50-х годов.

— Пусть замолчит, пусть замолчит! — поддакнули несколько голосов одновременно.

Везирцис терпеливо ждал окончания бури. Президент тоже ничего не говорил, хотя, думаю, должен был вмешаться и разрядить обстановку. Может, его раздражала позиция Везирциса по поводу икон в университете.