Старгородские Тайны - Нил Аду

Родом Всеволод Скороспелов, как и я, был не из Старгорода. От его Семиреченска до столицы немногим ближе, чем от Беловодья. Зато повидал Севка на своём веку куда более моего. Отец его многие годы служил в страже у посланника Лукоморского сначала в Эльфийском Союзе, а после в Гномландии. И семью за собой по белу свету таскал. У гномов-то Севка и выучился формулы записывать. Да вот беда – всего один годок в ихнем колледже не дотянул. Отца за какую-то провинность на родную сторонку отослали. (Вот уж, право слово, нашли наказание!) А бедный Севка так и не узнал, что с этими значками хитрыми дальше делать надобно.

Остался наш Всеволод недоучкой. Ни по-гномьему, ни по-нашему волховать не умеет. Хоть и не бесталанный он – и устройства заморские колдовские ему ведомы, и чары он на глаз распознаёт, и наговоры назубок затвердил – а только волховство у него отчего-то не получается. Должно, от неверия в свои силы, от глупых сомнений. Вот на этом неумении профессор его и подловил.

А ныне положение у Севки аховое. Домой он, так же, как и я, воротиться не дерзнул. А деньги родительские давно уже истратились. Потом, (пришла беда – отворяй ворота) сапоги и одежду ему в бане подменили, а шапку в тёмном переулке едва вместе с головой оторвали. А сегодня поутру выставила его хозяйка вон из избы, и податься ему теперь некуда. Он, сиротинушка, на любую работу согласился бы, ан не берёт никто.

Что мне оставалось делать после такого слёзного рассказа? Решил я его взять к себе в артель. Мы с Севкой мастерами в ней будем, а бабка Милонега – за казначея. Хозяйка разрешила дружку моему со мной вместе в горнице поселится, здесь же мы и заказы станем принимать. Севка тут же из широкой доски и куска старого холста вывеску смастерил. И название для артели придумал – "Золотая рыбка". Мы с бабкой спорить не стали. И красиво, и сущность отражает. Так на вывеске и написали и над крыльцом её пристроили.

На том присказка заканчивается, а какова сказка будет – одному Чуру ведомо…

Глава вторая,

Первых просителей к нам привела, конечно же, бабка Милонега. У одной соседки яблочко по наливному блюдечку неровно катится, у другой – коромысло отказалось за водой идти, у третьей – метла совсем взбесилась, не желает лететь, куда приказывают. Старушка чуть мимо трубы не пролетела, едва о конёк кровли голову не расшибла. Мы, как сумели, всем помогли. Никого в обиде не оставили.

А после уж появились у нас посетители необычные. Первый, признаться, нас с Севкой прямо на улице изловил. Бабкина изба так хитро расположена, что куда ни пойдёшь, торжища всё одно не минуешь. Возле него нас Тарас Будилихо в оборот и взял. Загородил проход громадной оголённой ручищей (хотя на дворе стояла середина месяца травня, и по ночам землю ещё крепко прихватывал морозец, горячий добрый молодец носил шерстяную безрукавку прямо на голое тело) и ласково, равно как летний гром, пророкотал:

– Здоровэньки булы, хлопцы!

– И тебе по здоровьицу, Тарас свет Твердилыч! – почтительно ответил я.

Не велика тайна, что помимо скромной должности ночного сторожа при конюшне гостиного двора сей гуляй-польский богатырь держал в кулаке добрую половину торжища. Да, раз уж о кулаках речь зашла. Они у Тараса были отменные – величиной с баранью голову и крепостью, как бараньи же лбы. (К слову сказать, лоб у Будилиха тоже весьма крепок). Поговаривали, что ещё в отрочестве в своей деревне он одним ударом руки здоровенных быков с ног валил. Чему я лично охотно верю. Во всяком случае, на нашем торжище быки, даже впервые сюда попавшие и самого Тараса до того не видевшие, всегда его сторонились.

Но не только силой своей был он знаменит. Также храбростью и головою светлой. В княжеской дружине Тарас, правда, никогда не состоял. Но когда в окрестностях Старгорода василиск объявился, Будилихо сам вызвался идти супротив него вместе с дружинниками.

Лютая была сеча, люди сказывают. Зверь этот, как известно, преотвратное свойство имеет – кто в глаза ему глянет, тут же в камень превращается. Пятерых истуканов каменных из того похода дружинники на телеге привезли. И лишь одного из них – Тихона Редкоуса, с той поры ещё Недогубом прозываемого – лекари-чародеи оживить сумели. Да и того у него теперь рука одёсная в локте не сгибается, и с рассудком не всё ладно. Избегает он людям в глаза смотреть, а в чисто поле его и калачом не заманишь.

А кабы не Тарас, ещё туже бы дружине пришлось. Наш богатырь чудище хитростью взял. К бою загодя изготовившись, он себе защиту для глаз придумал. То ли пенсне профессорское ему припомнилось, или какая иная подсказка была. Только не пожалел Будилихо дорогого стекла оконного, из него щиток смастерил, на костре прокоптил и к шелому пристроил. И василисков взгляд губительный ему не страшен стал. Чудище Тарас на себя отвлёк и, пока дружинники княжеские со спины не подкрались и голову вражью не снесли, бился с ним отчаянно.

Сам воевода княжеский тогда Тараса в дружинники звал. Но тот, за честь великую поблагодарив, отказался. Дескать, своих забот невпроворот.

А заботы его в свободное от охраны конюшни время были таковы. Предлагал Тарас купцам заступ от лихих людей, на торжище промышляющих, каковой многие с превеликой радостью принимали. Те же из гостей (обычно – заморские, с нашими порядками не знакомые) кто добру молодцу по неразумию отказывали, считая появление разбойников в великокняжеской столице делом мало возможным, в скором времени с ними непременно сталкивались. И уже сами искали благорасположения Тараса. И получали желаемое, но за куда большую мзду. Простой люд с Будилихом также старался жить в мире и согласии, и без нужды на глаза не показываться.

Но на сей раз Тарас сам искал встречи с нами и без долгих проволочек спросил напрямую:

– Тётка Найдёна каже, шо вы ей помело летающе наладили. Чи бреше, старая балаболка?

Отпираться я не стал. Разве ж в слободе от людей что утаишь? Вообще-то, Найдёна Незнамова только Некрасу приходилась тёткой. Да и то – не родной. Она была Некрасову деду приёмной дочерью, о чём и по имени догадаться не сложно. Но так уж её, почитай, половина торжища называла – тётка Найдёна.

– Верно, чинили мы её метлу.

– Це гарно, – просветлел ликом детина, но тут же снова насупился и дальше говорил уже понятнее. Было у него такое обыкновение внезапно переходить с ридной гуляйпольской мовы на обычную лукоморскую речь. – А меч-кладенец мой исправить сумеете?

– Того не ведаем, Тарас Твердилыч, – за двоих ответил Севка. – Для начала взглянуть на него надобно.