Старгородские Тайны - Нил Аду

И Тарас, хлопнув меня по спине ручищей богатырскою, пошёл по делам своим, мне не понятным. А я стоял, потирал плечо и думал: А верно ли нам объясняли в бурсе учителя премудрые, кто есть кто в княжестве Лукоморском? Или сами не ведали, или нам признаться боялись, что не всегда и не всем в столице Великий князь заправляет?

Глава третья,

Мало-помалу артельные дела наши налаживались. К нам за помощью обращались теперь не только окрестные старушки, но и люди состоятельные. И хоть не всем удалось угодить, в грязь лицом мы с Севкой ни разу не ударили. Если что и не сумели исправить, то лишь потому, что было это выше сил человеческих. Кроме, пожалуй, одного заказа. Но тот случай особым был.

Зашла к нам как-то раз женщина. Приветливая, вежливая, скромно одетая. Но не наша, не слободская, а из Княжьего городка. Оттуда люди часто к нам на торжище наведываются, потому как здесь закупаться дешевле выходит. На торжище она про нашу артель и услыхала. (В слободе о нас люди говорили уважительно – бабка Милонега нарочно узнавала.) А теперь женщина эта к нам за помощью пришла.

– Что за беда? – спрашиваем.

А она в ответ:

– У хозяина моего, где я горничной состою, сапоги-скороходы в негодность пришли. Надевает он их на ноги, а они – ни с места. Очень огорчается хозяин. Ему часто по службе то у гномов, то у эльфов, али ещё где, бывать требуется. И без сапог он, словно птица без крыльев. Помогите ему, люди добрые!

– Отчего ж не помочь, – говорим. – А как звать твоего хозяина?

– Любомудр Звениславич, – отвечает. – Очень хороший человек и большой учёный по чародейной части.

Ах, вот оно что. Оказывается, наш профессор, ученикам своим малой оплошности не прощающий, сам простой поломки исправить не способен. Ну, что ж мы с Севкой – люди не злопамятные. И помочь знаменитому учёному за большую честь посчитаем. Нет, нет, какая может быть оплата?! Сделаем за так, от чистого сердца. Из уважения и в благодарность за науку.

Тут уж дружок мой рыжий расстарался. Всё, чему учили его, вспомнил, наговор подходящий отыскал и мне объяснил, что сделать требуется. Нет, сапоги-то мы профессору починили. Но душу всё же отвели. Устроили так, чтобы сапоги после дальнего перелёта непременно в самую грязь приземлялись. Век нашу работу Любомудр Звениславич помнить будет! А, впрочем, нет, не будет. Я от себя ещё один наговор прибавил. Из-за него ни в первый, ни во второй раз Севкино чародейство не сработает, и только на третий профессора неприятность поджидает. И на нас он даже не подумает. Ни к чему нам слава дурная. Только-только на ноги встали.

Но это мы всего лишь раз шалость себе позволили. А в остальном, работали на совесть. Жалоб ни от кого не слышали, одну благодарность. А после того, как починили мы купцу Скоробогатову птицу железную, самодвижущуюся, сладким голосом честной народ в его лавку зазывающую, и деньги у нас кое-какие завелись.

Там и всего-то волховства было – одна коробочка говорящая. А в остальном – сплошь рычаги, пружины, да колёсики. В них вся загвоздка и была. Когда та птица крыльями машет и голову поворачивает, один из рычагов коробочку в действие приводить должен. Но кто-то из приказчиков Скоробогатовских голову птице, видать, ненароком свернул. Потом, конечно, её в тихую на место поставил, хозяйского гнева убоявшись. Но связь хитроумную всё одно нарушил. Вот птица и умолкла.

Купец нас сперва к ней и подпускать не хотел. Но в ту пору в лавке его Будилихов приятель Нечай случился. Он к Скоробогатову подошёл и пару слов на ушко шепнул. После того купец к нам и переменился. Позволил птицу осмотреть и поломку исправить. А после наградил щедро. Тремя гривнами, да ещё и пряниками медовыми.

Тут мы себя богатеями и почувствовали. Хоть сейчас можно к мытарю Дотошному идти, подати княжеские выплачивать. Но мы с тем спешить не стали. Напрасно, что ли, за нас Тарас хлопотал?

Трудовые свои гривны мы на себя потратили. Севку приодели, сапоги новые ему справили, штаны, да кафтан суконный. Бабка Милонега платок пуховый от нас получила и доброго полотна юбку чёрную, цветами изукрашенную. Хотели ещё скатерть-самобранку приобрести. Но на справную, гномьей работы денег не хватило, да и водицы живой она за раз с четверть ведра требует. А дешёвую троллью покупать – потом с ней маяться. Про то и дитя неразумное знает. Пищу такая скатёрка, пока новая, может, и приготовит, да только есть её не возможно. Доводилось пробовать – ни рыба, ни мясо. Один рис безвкусный. Вот и решили мы с Сёмкой с покупкой повременить.

Ну, и себя я тож не обидел, купил рубаху шёлковую. Да не красную, или белую, а цвета кислой гоблинской ягоды лимона, в каких многие парни старогородские нынче щеголяли. В такой и на гулянье городском, раз в неделю на дворе княжеском устраиваемом, показаться не зазорно.

Только отдыхать нам редко доводилось. С утра до темна мы с Севкой по дворам бегали, добрым людям, чем могли, пособляли. А по вечерам дружок мой заново за науку засел. Спрашиваете, с чего бы это? Сейчас расскажу обо всём без утайки.

Был вечер дажьбождня. Дня праздного, по обычаю растрачиваемого на мытьё в бане, походы на торжище и весёлые полуночные гулянья.

И с первым, и со вторым мы уже управились, а веселье в нашей артели каждый понимал по-своему. Бабка Милонега к соседке на самоварные (а может, и медовые) посиделки отлучилась. Севка, свесившись над кадкой с водой, свои конопушки сокрушённо осматривал. А я с бабкиным яблочком на блюдечке забавлялся.

Зловредное яблоко, которое по-хорошему давно полагалось бы сменить, никак не хотело показывать то, о чём я его упрашивал. То развлекало меня городскими новостями, то услаждало слух развесёлыми частушками или, напротив, жалобными плачами. По большей части, в исполнении тех певцов, кто простым гуслям самогуды предпочитает. А чаще всего яблоко нахваливало товары старогородских и заезжих купцов. Да так громко и охотно, словно находилось в самой гуще слободского торжища, а с каждой проданной безделицы свою законную долю имело.

А я, горемычный, всё надеялся увидеть состязания по игре в лапту, или, на худой конец, в городки. Но яблоко мои желания либо не слышало, либо с завидным упорством в яму с отбросами напрашивалось. Теперь оно решило мне Великого князя показать.

Вот он, Владимир-то, с речью к народу обращается. Лицо у князя худое, какое-то усталое. Светло-каштановые волосы острижены коротко. А поверх них обруч золотой одет, драгоценными камнями сияющий – венец княжеский. Красоты неописуемой. Да и сам Владимир собой не дурён. Нос у него прямой, губы сжаты плотно и решительно. Глубокие карие глаза смотрят понимающе и немного грустно.