Немезида - James Swallow

Перриг задушила эти мысли и вернулась к непосредственной задаче: глаза плотно закрыты, спокойствие водворено обратно на место, как ключ, втиснутый в замок.

Псайкер опустилась на колени на жёсткий деревянный пол комнаты. Предметы, которые она подобрала в руинах старого винного двора, лежали вокруг неё аккуратным полукругом. Камушки, латунная пуговица от зимнего пальто, липкие промасленные бумажные обёртки от продавца мясных батончиков и красная листовка, заполненная текстом на местном диалекте Имперского Готика. Перриг касалась их всех по очереди, двигаясь вправо и влево, задерживаясь на одних, возвращаясь к другим. Она использовала предметы, чтобы создать образ подозреваемого в виде составной картинки-мозаики, но в изображении зияли дыры. Места, где она не смогла ощутить всей полноты того, кем был Эрно Сигг.

Пуговица несла на себе страх. Он потерял её, когда бежал от огня и завывания колеоптеров.

Камушки. Их он подобрал и вертел в руках, использовал для праздной игры, забрасывая их на другой конец хибары и затем обратно. Их аура, во всём остальном инертная, была окрашена скукой с прожилками нервозности.

На промасленной бумаге висел груз голода и паники. Образ был вполне отчётливым: он украл еду у продавца, когда тот развернулся к нему спиной. Он был убеждён, что его поймают и арестуют.

Листовка была любовью. Любовью или чем-то похожим на неё, по крайней мере, в том смысле, в котором Перриг могла её понимать. Преданностью даже, если выражаться более точно, на которой почти что прощупывалась чувство собственной моральной правоты.

Она суетилась над листом бумаги, вглядываясь сквозь закрытые веки в порождаемые им эмоциональные спектры. Сигг был сложной натурой, и псайкер с трудом удерживала в уме те кусочки мозаики, которые были в её распоряжении. Он был охвачен противоречивыми чувствами: где-то глубоко внутри таились отголоски когда-то проявленной им неистовой жестокости, но их затмевали две вздымающиеся противоположные силы. С одной стороны – великое чувство надежды, даже искупления вины, как будто он верил, что будет спасён, а с другой – столь же мощный ужас, вызванный кем-то за ним охотившимся и его собственным положением жертвы.

Психометрия Перриг не была точной наукой, но за время работы дознавателем она научилась остро чувствовать свои инстинкты – и они сказали ей, что Эрно Сигг не убивал для собственного удовольствия. Как-только эта мысль выкристаллизовалась у неё в уме, Перриг ощутила, что к ней приходят первые смутные намёки на направление. Она позволила руке подобрать стило, лежавшее сбоку от неё, и сместиться к информационному планшету, ожидающему на полу. Оно  дёрнулось, и тонкими неровными буквами пошло автоматическое письмо.

Её вторая рука, однако, не оставляла листовку. Пальцы теребили её края, игрались с потрёпанной бумагой, выискивая места, где её осторожно складывали и разворачивали, снова и снова. Ей было интересно, что она значила для Сигга, что он так сильно о ней заботился. Она почувствовала тень страдания, которое он должен будет ощущать, потеряв её.

Вот так она его и найдёт. Горе, струящееся из него, как флаг по ветру. Быстро пищущее стило двигалось по планшету по своей собственной воле, вправо и влево.

В ней росла уверенность. Она найдёт Эрно Сигга. Она найдёт. И Хиссос будет доволен её...

Сердце подпрыгнуло в груди, и она схватила ртом воздух. Стило, сжатое слишком сильно, с треском сломалось пополам, и концы обломков вонзились в её ладонь. Перриг пробрала внезапная дрожь, и она знала причину. На заднем плане её сознания мелькала мысль, с которой она не желала встречаться, которую заботливо избегала, как щадят уродливый болезненный синяк на коже.

Но сейчас её притянуло к нему, и она коснулась обесцвеченных краёв психического ушиба, передёргиваясь от крошечных вспышек боли, которые он испускал.

Она почувствовала это после их прибытия на Исту Веракруз. Сначала Перриг решила, что это был всего лишь ложный образ, порождённый перемещением её разума из атмосферы покоя, которая поддерживалась в её жилище на борту "Иубара", в буйную новизну оживлённого мегаполиса планеты.

Поправка: ей хотелось верить, что это было так.

Дрожь усилилась, когда она осмелилась на этом сосредоточиться. Тёмная тень на границах восприятия, совсем рядом. Ближе, чем Эрно Сигг. Гораздо, гораздо ближе, чем подозревает Хиссос или кто-либо из истанских дознавателей.

Перриг внезапно почувствовала влагу в ноздрях, на щеках. Она ощутила запах меди. Моргая, она раскрыла глаза, и первым, что она увидела, была листовка. Та была красной, насыщенно-алой, и напечатанные на ней слова сливались с оттенком бумаги. Перриг, задыхаясь, осмотрелась вокруг и увидела, что комната и всё в ней было красным, красным, красным. Она выронила сломанное стило и вытерла своё лицо. Из уголков глаз вытекала густая жидкость. Кровь, не слёзы.

Она вскочила на ноги, подброшенная всплеском страха, ботинок задел планшет и раскрошил стеклянный экран каблуком. Комната казалась влажной и душной, каждая поверхность как будто отсырела и лоснилась как сырое мясо. Пошатываясь, Перриг направилась к единственному окну и потянулась к шнурку, чтобы раздвинуть занавески и открыть створки, чтобы глотнуть чистого воздуха.

Шторы слагались из красного и теней, и когда она подошла ближе, они разошлись как лепестки. За ними стало открываться нечто похожее на человеческий силуэт, свисающий с потолка на тонких длинных ножках. Тяжёлые бархатные занавески с глухим стуком упали на деревянный пол, и явилась влажное, маслянисто блестевшее существо. Его имя впечаталось в нежные покровы её разума, и ей пришлось произнести его вслух, просто чтобы избавиться от заключённого в нём ужаса:

– Гарпун...

Из головы чудовища выпирала разверстая зубастая пасть и костяные шипы. Лицо, как будто сошедшее с картин абстракционистов, и чёрные провалы, служившие ему глазами, обволакивало кромешно-чёрное инфернальное пламя, видимое лишь тем, на ком лежало проклятие чародейского зрения. Перриг мгновенно поняла, кто совершил все убийства, чьи руки аккуратно взрезали Джаареда Норте, Кёрсуна Латига и всех прочих, умерших от его наклонностей.

Она отпрянула, не в состоянии издать ни звука. Больше всего Перриг хотелось закрыть чем-нибудь глаза и отвести взгляд, найти куда спрятать лицо, чтобы ей не нужно было больше смотреть на это существо Гарпуна – но ей было некуда отворачиваться. Даже если бы она выцарапала себе глаза, всё ещё оставалось бы её чародейское зрение, которое продолжала бы душить аура монструозной твари.

Она в ужасе почувствовала, что убийца хотел, чтобы она на него смотрела – почувствовала всей глубиной восприятия, которую позволяли её психические таланты. Он создавал в ней потребность быть ему очевидцем, и это желание затягивало её как сила гравитации чёрного солнца.

Гарпун что-то бормотал сам себе. В прошлом, Перриг касалась умов других убийц, и её всегда передёргивало от внушающей отвращение радости, с которой они предавались своим занятиям. Однако здесь она ничего подобного не видела. Психика Гарпуна была невыразительным чернильно-чёрным озером, его не тревожили безумие, страсть или неприкрытая ярость. Она была почти что инертной, приводимой в движение и направляемой непоколебимой уверенностью. Она мельком напомнила ей упорядоченный склад ума Хиссоса – убийца обладал тем же упрямым, непоколебимым стремлением выполнить стоящие перед ним задачи.... почти как если бы он исполнял последовательность команд.

И тем не менее, он пустил её внутрь. Она знала, что если бы отказалась, Гарпун выпотрошил бы её в тот же самый миг и на том же самом месте. Она отчаянно пыталась прорваться сквозь миазмы окутывающего её холода, изо всех сил посылая панические вызовы своему отсутствовавшему стражу – но делая это, она также позволяла своему уму погружаться внутрь Гарпуна, выгадывая время. На определённом уровне, истинная природа чудовища вызывала у неё отвращение и интриговала её.

Гарпун не был скромником – он распахнул себя перед ней. То, что она увидела внутри, вызвало у неё невыразимое омерзение. Убийцу сделали таким. Его взяли из некоей породы людей, чья природа настолько извратилась, что их происхождение уже нельзя было определить, и обвили мотком живых тканей, выкроенных, казалось, из кричащих недр самого варпа. Возможно, случайное порождение безжалостной природы, или, может, существо, созданное извращённым гением, Гарпун не имел души, но не был похож ни на одну разновидность псионической пустоты, с которыми Перриг когда-либо сталкивалась.

Это был чёрный пария – предельное выражение отрицательной психической мощи.  Раньше Перриг считала, что подобные вещи существовали лишь гипотетически, как безумные кошмарные вымыслы сумасбродных теоретиков и сумасшедших колдунов. Но вот оно стояло перед ней, наблюдало за ней, дышало тем же воздухом, а она плакала перед ним кровью.