Доктор Данилов в сельской больнице - Андрей Шляхов

— …бутик в Монаково, — подсказал Никита и зыркнул в сторону соседнего столика.

«А мальчик совсем вырос, — констатировал Данилов. — Интересуется. Надо, наверное, поговорить с ним на эту тему. Или не надо?»

С самим Даниловым на эту тему никто целенаправленно не разговаривал, если не считать часто повторявшихся слов матери насчет того, что о девушках можно начинать думать только после получения диплома. Этот постулат был настолько далек от жизни, что его даже не хотелось оспаривать. Данилов согласно кивал, да, конечно, первым делом — получение высшего образования, а девушки потом, но в силу возраста о них думалось больше, чем о учебе. А если взять Полянского, так тот вообще о учебе не думал, экзамены сдавал при помощи «брейн-штурмов» — суточного погружения в предмет накануне. Хорошая память и отлично подвешенный язык — залог хороших отметок.

— Ты расскажи про свое новое начальство, — напомнил Данилов, дождавшись, пока Елена расправится со своей порцией плова.

— Пока нечего рассказывать, — ушла от ответа Елена. — Любой руководитель проявляет себя во всей красе примерно через полгода после назначения, когда полностью освоится на новом месте. Пока скажу только одно: хорошо, что не Сыроежкина назначили, он бы всех заклевал вусмерть.

— Да уж, пожалуй, — согласился Данилов. — С его-то амбициями…

— Они огромные, — согласилась Елена. — Но на одних амбициях далеко не уедешь. Сыроежкин — типичный исполнитель, правда, ответственный, этого у него не отнимешь, но в руководители он не годится, и это все понимают. Да и с выпивкой, — Елена указала глазами на свою пустую рюмку, — у него проблемы.

— Это никогда не мешает, — улыбнулся Данилов. — Наоборот, помогает сближаться с людьми.

— У тебя превратные представления о карьере.

— Возможно, — согласился Данилов. — Я этим не интересуюсь. Например, вакансия заведующего нашим отделением нисколько меня не возбуждает. Чтобы я строил козни, интриговал, не спал ночей, добиваясь повышения… Впрочем, ночами я частенько не сплю, но исключительно по работе.

— Будет и на твоей улице праздник, — обнадежила Елена. — Кадровые перестановки в ГУВД неизбежны…

— Прикольно будет, если в результате этих перестановок мой генерал не слетит, а поднимется и станет самым-самым главным.

— Поживем — увидим. Да и потом, не будет же он вечно помнить о ваших с ним разногласиях. Уже, наверное, забыл.

— Хотелось бы в это верить. Но ведь не спросишь…

— Ага! — встрял Никита. — Скажите, уважаемый, вы помните, как я вас мудаком назвал?..

— Ты что себе позволяешь? — накинулась на сына Елена. — Следи за речью!

— Подумаешь! У нас некоторые учителя так выражаются, и ничего!

— Вот как! И кто же это? Давай рассказывай, раз уж начал!

— Мам, ну что ты в самом деле. Я сейчас уже и не вспомню… Ну, у кого-то сорвалось, подумаешь…

— У кого? Никита, ты же знаешь, что я не отстану, пока не получу ответа.

— У физкультурника.

— И кого он так обозвал? Тебя?

— Нет, не меня. Трапезникова.

— За что?

— За то, что тот дергал канат, на который влез Мансуров. Степашка увидел и разорался.

— Что творится в школе? — вздохнула Елена. — Ученики называют учителя Степашкой, а тот ругает их матом.

— Прозвища учителям давались во все времена, — заметил Данилов, — и насчет мата я, конечно, никого не собираюсь оправдывать, но понять могу. Чисто по-человечески. Увидел физкультурник эту картину, представил, что будет, упади ученик с каната, и сорвался… Кому охота отбывать срок за чужую дурь?

— Ну, так сразу и срок… — усомнился Никита.

— Так, — кивнул Данилов. — С каната можно же по-всякому упасть. Можно сломать что-нибудь и шею свернуть. А кто крайний? Учитель. У мамы в лицее случай был: один ученик другому два зуба выбил в туалете, подрались. И родители на лицей в суд подали, крайней оказалась учительница, дежурившая во время перемены по этажу. Вот как она, объясните мне, может контролировать туалет, еще и мужской?

— Ее посадили? — спросил Никита.

— Нет, уволили до суда, — усмехнулся Данилов. — А он отказал в удовлетворении иска. Дело гражданским было, не уголовным. Но нервы потрепали всем изрядно…

Девушек сменила компания из троих помято-потертых мужичков, которые после первой же рюмки начали ностальгировать по социалистическому прошлому.

— Да я вообще слова «Тверь» не употребляю! — горячился один. — Я в Калининской области родился, в ней и помру! Я даже когда письма отправляю, пишу «Калининская область, город Монаково»! И Екатеринбурга я никакого знать не хочу! Свердловск, он и есть Свердловск!

— Ты одно с другим не путай! — грозил заскорузлым пальцем второй. — Тверь — это наше, исконное…

— Посконное! — передразнил третий, выглядевший самым трезвым. — Исконного у нас ничего не осталось — все разворовали!..

Никита послушал-послушал и сказал:

— Вот с таких разговоров и начинаются гражданские войны.

— С таких разговоров начинаются черепно-мозговые травмы и ножевые ранения. — Данилов кивком подозвал официантку: — Счет, пожалуйста… А гражданские войны начинаются с митингов и выстрелов корабельных пушек. Вам разве в школе не рассказывали?

— Рассказывали, — кивнул Никита, — и сказали, что большой раскол начинается с малого.

— Это просто тихая застольная беседа, — поправил Данилов. — Старые друзья обмениваются мнениями.

Общежитие, в котором сегодня было на удивление тихо, Никите не понравилось.

— Да-а-а, — протянул он, поднимаясь по лестнице, а, войдя в комнату Данилова, повторил: — Да-а-а… Это не «Марриотт Гранд-Отель»!

— Подобные намеки в отношении чужого жилья по меньшей мере бестактны, молодой человек, — строго сказал Данилов. — Да, это не «Марриотт Гранд-Отель», а общежитие монаковских эскулапов, и что с того?

В наказание смущенного Никиту отправили за водой.

— Не ищи в туалете кулер, — мстительно сказал Данилов, — там его нет. Наливай прямо из крана.

— Да я просто так… — попытался оправдаться Никита, пунцовея от смущения, — …без всякой задней мысли…

— Я — тоже, — ответил Данилов. — Я задом думать вообще не умею, и поэтому у меня таких мыслей не бывает.

— В тебе проснулся местечковый патриотизм, — сказала Елена, когда Никита вышел из комнаты, — вот уж не ожидала.

— Никакого патриотизма, — покачал головой Данилов. — Просто какой смысл сравнивать мое скромное жилище с фешенебельным отелем? И вообще, как приползешь сюда после нескольких суток работы, упадешь в кровать, иногда даже не раздеваясь… Какие там гранд-отели? Нет ничего лучше моего скромного жилища…

— Особенно если выключить мобильный, чтобы никто не мешал, — добавила Елена.

— Не поможет — пришлют гонца. Бывало такое. Поэтому я предпочитаю спать там, где работаю, так проще. И только иногда, когда обстановка более-менее нормализуется… Слушай, а я ведь не рассказал тебе о наших интернах! Это нечто! Два совершенно восхитительных молодых человека с врачебными дипломами и абсолютно незамутненными умами…

Рассказ о них растянулся на два часа. Потом была прогулка до станции и недолгое прощание на фоне подъезжающей электрички.

— Несмотря ни на что, я люблю тебя, Данилов, — сказала Елена.

— Взаимно. — Данилов скромно поцеловал ее в разрумянившуюся от мороза щеку. — Только я люблю не несмотря ни на что, а вопреки всему.

— А у вас здесь хорошо, — встрял Никита. — Надо будет летом приехать, в купальный сезон.

— Очень надеюсь, что летом меня здесь уже не будет, — сказал Данилов и за неимением под рукой чего-то деревянного трижды постучал себя по лбу костяшками пальцев.

— Я тоже, — сказала Елена и вошла в вагон.

— Всего хорошего! — Никита последовал за ней.

На обратном пути на Данилова нахлынула вдруг такая тоска, что хоть волком вой. Возвращаться в общежитие не хотелось, хотелось общения и, возможно, добавить грамм двести к перцовке, выпитой днем в кафе. «Вольдемар, не распускайся!» — скомандовал себе Данилов, проходя мимо магазина. По возвращении домой он сделал себе крепчайшего растворимого кофе (пять ложек с верхом на чашку) и долго сидел в кресле, глядя в расписанное морозными узорами окно, размышляя обо всем и в то же время ни о чем. Мысли лениво-умиротворяюще перекатывались в голове, Данилов незаметно заснул в кресле и проспал в нем до утра крепким и безмятежным сном праведника. Во сне он гулял с Еленой по Чистым прудам, ели мороженое, много смеялись, дело было не зимой, а летом, и не сейчас, а когда-то давно, когда они в силу возраста были перманентно беззаботными.

Глава шестнадцатая

ЖРЕЦ АНУБИСА[8]

— Я хочу научиться ставить подключичку! — объявил Тимошин.

Данилов подумал о том, что этому надо было учиться раньше, еще в институте. Словно угадав его мысли, Тимошин добавил: