Доктор Данилов в сельской больнице - Андрей Шляхов

— Вы куда?

— Туда! — как ни в чем не бывало ответил Калымов, удивленно глядя на Данилова.

— Там же операционная!

— Так вы же сказали, что сейчас операций нет!

— Ребята, вы про режим стерильности что-нибудь слышали? — Данилов выпустил руку Калымова. — Про три функциональные зоны? Зоны оперблока можете перечислить?

Задавать подобный вопрос человеку, считающему себя врачом-анестезиологом, оскорбительно. Это все равно что спросить у преподавателя математики, знает ли он таблицу умножения. Данилов хотел пристыдить интернов, но совершенно неожиданно их озадачил. Калымов посмотрел на Тимошина, тот наморщил лоб, имитируя мыслительную деятельность, и выдал:

— Стерильная и нестерильная, да?

— Первая зона — это зона общего режима. — Для наглядности Данилов поднял вверх правую руку и загнул мизинец. — В ней мы сейчас с вами и находимся. Дверь с надписью «Шлюз» видите?

Ординаторы молча кивнули.

— Для чего служит это помещение?

Никто не ответил.

— Для разбора белья и инструментария. Вторая зона, — безымянный палец прижался к мизинцу, — это зона ограниченного режима, в которой соблюдается режим санитарного пропускника. В эту зону входят помещения для хранения запасов инструментов и перевязочного материала. А третья зона, — Данилов загнул средний палец, — это зона стерильного режима, объединяющая предоперационную и операционную. Даже если нет операций, в третью зону так вот просто не входят. Надо надеть бахилы и сменить халат. Вы общую хирургию на третьем курсе проходили?

— Проходили, — дружно кивнули ординаторы.

«Двое из ларца, одинаковы с лица». — Данилов вспомнил двух недотеп из старого мультфильма про приключения Вовки в Тридевятом царстве, и обреченно подумал о том, что таким кадрам не то что больных — даже швабру доверить нельзя.

Вернувшись с экскурсии в отделение, Данилов устроил ординаторам нечто вроде экзамена. Для начала попросил снять кардиограмму одному из пациентов, а сам встал рядом и стал смотреть, как они накладывают электроды. Лучше бы так не делал: ординаторы перепутали все, что только можно было. Поручив аппарат и пациента заботам дежурной медсестры, Данилов увел ординаторов в ординаторскую, дал каждому по нерасшифрованной еще кардиограмме и попросил высказаться.

— Ритм синусовый… — бодро начал Тимошин, едва взглянув на свою ленту, но тут же умолк и больше ничего не сказал.

— Спасибо, — поблагодарил Данилов, забирая у него кардиограмму. — Вообще-то здесь мерцательная аритмия.

— А у меня инфаркт! — радостно объявил Калымов. — То есть не у меня, а у него.

— Давайте как положено, — попросил Данилов. — Ритм, частота, локализация инфаркта…

— Э-э-э, — промычал Калымов, впадая в ступор.

Данилов выждал немного, потом забрал кардиограмму и сказал:

— Полная блокада правой ножки пучка Гиса может быть следствием инфаркта передней стенки, но начинать надо все-таки с блокады. А про диагностику кетоацидотической диабетической комы мне кто-нибудь расскажет?

Ординаторы переглянулись.

— Мы еще не волшебники, а только учимся, — напомнил Калымов. — За нас пока отвечают старшие.

— Respondeat superior, — блеснул эрудицией Тимошин.

«Мудаки вы, классические дипломированные мудаки», — подумал Данилов, но озвучивать эту мысль не стал, а спросил:

— А чем вы, ребята, если не секрет, планируете заняться после ординатуры?

— Это не тайна, — улыбнулся Калымов. — Я устроюсь куда-нибудь на непыльную работенку и буду получать второе высшее образование. Юридическое.

— Вот как? — слегка удивился Данилов. — А почему именно такое?

— Медик-юрист — это очень перспективно! — оживился Калымов. — Сейчас принято судиться по любому поводу, иногда и без него, но обычный адвокат, не имеющий медицинского образования, плохо разбирается в профессиональных вопросах и вынужден во всем полагаться на экспертов, но еще не факт, что у них будут схожие интересы. Возможно, что они, руководствуясь понятиями корпоративности или чем-то еще, намеренно исказят картину в пользу ответчика. А я, будучи компетентным…

— Я понял. — Слово «компетентный» настолько не вязалось с впечатлением от Калымова, что Данилову едва удалось сдержать смех. — А вы, коллега?

— Я больше не хочу учится, хватит, — ответил Тимошин. — Я в медицинские представители пойду. У меня двоюродный брат — начальник отдела в московском представительстве «Майер кемикал групп». Буду работать под его началом.

— Что ж, хорошее дело, — одобрил Данилов.

Эта компания была гигантом мировой фармацевтической индустрии.

— Я тоже так считаю, — улыбнулся Тимошин.

— Только вот зачем вы при таких жизненных планах пошли в ординатуру, да еще по такой хлопотной специальности, как анестезиология и реаниматология, а не удовольствовались интернатурой, скажем, по терапии?

— Это непрестижно. — Калымов скривился, словно съел что-то кислое. — Нормальный, уважающий себя врач должен окончить ординатуру.

— Нормальный, уважающий себя врач должен обладать знаниями и уметь применять их на практике, — ответил Данилов. — Я, к вашему сведению, закончил интернатуру по АИР.

— Извините, Владимир Александрович. — Калымов притворился смущенным. — Я не имел в виду вас…

— Ладно, проехали, — свеликодушничал Данилов. — А почему все-таки анестезиология?

— Больше никуда не попали, — вздохнул Тимошин. — Троек много было.

— А в АИР вечный недобор, — добавил Калымов. — Специальность, как вы только что сказали, хлопотная, желающих мало.

«Хорошо хоть, что лечить они никого не собираются, — порадовался про себя Данилов. — Главное, чтобы за время ординатуры никого не угробили».

С подачи доктора Дударя ординаторов в ЦРБ прозвали интернами. Ординаторы, придерживающиеся принципа «хоть горшком назови, только в печку не ставь», на такое понижение в звании не обиделись. Интерны — и интерны.

— По сути дела, Елена Михайловна, нам дали двух медбратьев, а не двух врачей, — сказала Цапникова заместителю главного врача по медицинской части.

— Что дали, то дали! — оборвала ее Елена Михайловна, до сих пор находившаяся под впечатлением от комплимента, сделанного ей Тимошиным. — Если бы никого не дали, было бы тяжелее, не так ли?

— Да, конечно, — согласилась Цапникова, — хоть есть кого с пробирками в лабораторию послать.

— Это уже ваше дело, Наталья Геннадьевна, кого куда посылать! — раздраженно ответила Елена Михайловна, но тему развивать не стала, потому что Цапникова тоже могла психануть и уволиться. Долго ли умеючи?

Труднее всего было отлучить интернов от общения с родственниками реанимационных пациентов. Оба они просто обожали поважничать и повыпендриваться, не упуская ни единого подходящего случая. Предупреждения и просьбы не срабатывали. Оба отвечали одними и теми же словами:

— Меня спросили, не могу же я не ответить, это как-то невежливо.

Наконец Цапниковой надоело просить и предупреждать. Застав в очередной раз Калымова, беседующим с родственниками возле входа в отделение, она скомандовала ему:

— А ну, брысь, Илюша!

А затем посмотрела на немного удивленных такими вольностями родственников и сказала:

— Это наш практикант, он пока еще ни в чем не разбирается. Если у вас есть вопросы, задавайте их мне.

Больше интерны к родственникам не выходили и на вопросы не отвечали. Даже если их пытались остановить в коридоре, проходили мимо, никак не реагируя. Какой смысл распускать хвост, если грубые местные доктора не дадут получить от этого удовольствие.

Тимошину, кстати говоря, пару раз доставалось не только удовольствие, но и деньги. Впечатленные беседой родственники поблагодарили один раз тремя сотнями, а другой — пятью.

Интерны не пожелали жить в общежитии («Здесь только продолжение „Миллионера из трущоб“ снимать», — сказал Тимошин, увидев двухэтажное здание не первой ремонтной свежести), а по наводке одной из медсестер, сразу же попавшей под чары Тимошина, сняли за четыре тысячи рублей половину собственного дома у ее родственницы-пенсионерки. Они считали, что из соображений высшей справедливости затраты на жилье им должно компенсировать благодарное местное население, но оно оказалось не таким уж и благодарным, местные коллеги вдобавок еще и вредными, и потому за жилье пришлось платить из своего кармана.

Данное печальное обстоятельство немного скрашивалось тем успехом, который интерны имели у местных жительниц. Успех был настолько впечатляющим и разносторонним, что уже через неделю после приезда у Калымова появились симптомы острого уретрита. Кожно-венерологического диспансера в Монаково не было, поэтому пришлось Тимошину колоть товарищу уколы и с грехом пополам делать промывания мочеиспускательного канала раствором перманганата калия, в просторечии именуемым марганцовкой.