Иранская мина - Александр Александрович Тамоников

– Мы расшифровали все последние радиограммы, Лаврентий Павлович, – заговорил Шелестов. – Вам передали тексты?

– Да, передали, – кивнул Берия и пристально посмотрел на Шелестова. – Молодцы, хвалю! Буторину отдельная благодарность от меня, передай ему. Это ведь он догнал радиста, он его взял. Некоторые неумехи чуть не запороли все дело, едва успели из машины рацию вытащить, пока не взорвалась. Теперь мы имеем возможность их слушать. Они там, в Берлине, поняли, что осталась только одна радиостанция. Паникуют немного, но свою сеть здесь успокаивают, я так понял. По другим каналам мы тоже получаем информацию из Берлина. Честно говоря, мы тут с товарищами ожидали, что гитлеровцы, наоборот, активируются и будут спешить, любым способом форсировать операцию, а они резину тянут!

– По большей части, Лаврентий Павлович, именно по этому поводу я к вам и пришел. Отто Скорцени не прилетит, никакой ударной группы матерых десантников не будет. Эта операция, которую они называют «Длинный прыжок», – это операция прикрытия. Ложная операция, операция отвлечения. Мы потратили и продолжаем тратить огромные силы. Нельзя считать, что СД дезавуировали свои планы по покушению на товарища Сталина. Эти агенты и вся операция пошли на пушечное мясо. Их пустили в расход ради операции, которую изначально спланировали в британской «МИ-6». Они знали, что мы кинемся на немецкую агентуру, и подсовывали нам все новых и новых агентов, чтобы мы не ослабляли напряжение. А они держали за руку небольшую часть агентов немецких, которые даже и не знают, что ими руководят англичане. И этими немецкими руками англичане собираются обезглавить нашу делегацию и нашу страну.

– Ну, мысль не свежа и не оригинальна, – без особых эмоций ответил Берия. – Помнится, я сам перед вами, когда мы ехали сюда, поставил задачу как раз в этом ключе.

– Нужно, чтобы Рузвельт вернулся в свое посольство, – уверенно заявил Шелестов. – Вся история с проникновением нужна была англичанам, чтобы Рузвельт послушался и принял приглашение Сталина жить у нас. Это позволяет американцам по несколько раз в день ездить в свое посольство и привозить материалы, какие-то вещи – да мало ли что. И когда хоть на миг ослабнет наше внимание, когда наша охрана чуть-чуть привыкнет и начнет относиться к постоянно приезжающим машинам союзников как к обычной рутине, они нанесут удар. Единственный и очень точный. Они ждут, у них все спланировано. Они сейчас как убийца с ножом за углом в темной подворотне, ждущий, когда жертва сделает последний шаг и поравняется с его укрытием. Потом последует один точный удар – и все.

– Тебе бы романы писать, – недовольно проворчал Берия. – Ишь нарисовал картину! Зловещую-то какую! Дюма-отец! Эмилио Сальгари!

– Я не прав, Лаврентий Павлович?

– Если считаешь, что ты прав, докажи это, – усмехнулся нарком. – Свою точку зрения надо отстаивать.

Шелестов положил на стол папку и начал доставать оттуда рисунки, сделанные Зухрой…

Во французском пресс-центре было шумно, накурено и хорошо пахло кофе. Душистый марокканский кофе с большим количеством сахара и сигаретой – казалось, что большинство репортеров именно так и проводят время. Но, судя по тому, что пепельницы были полны, а количество чашек из-под кофе не впечатляло, работа здесь кипела.

Сосновский был шапочно знаком со многими журналистами. Он шел между столами, протискивался через группы репортеров, обсуждавших материалы и рассматривавших фотографии. Кому-то кивал, кому-то пожимал руку, махал рукой, обнимал за плечи и прижимался щечкой к щечке с дамами.

– Салют, Арман! – помахал Михаил рукой Жобену и стал протискиваться к нему.

Они поздоровались, и Жобен бросил перед Сосновским пачку свежих фото, еще теплых после глянцевателя. На фото – советская делегация, моменты встречи руководителей в начале рабочего дня, обсуждения за столом. Отдельно фото Черчилля, Рузвельта и Сталина – видимо, для иллюстрации интервью, которые лидеры стран давали вчера вечером. Жобен что-то принялся с жаром рассказывать про пресс-конференцию, о чем говорили лидеры стран, какие вопросы задавали журналисты и, самое главное, можно ли считать судьбу гитлеровской Германии предрешенной. Означает ли эта встреча в Тегеране открытие второго фронта и скорое окончание войны.

– Слушай, а почему я тебя не видел там? – вдруг спросил француз. – Ты пропустил такое мероприятие, важнейшее событие!

– Ты полагаешь? – усмехнулся Сосновский. – Уверяю тебя, Арман, что скоро мы услышим и не такие заявления. Что сказали лидеры вчера, как ответили на все ваши вопросы? Вот то-то! Не пришло время ответов, пока еще продолжается время вопросов. Но наступит и мое время! И тогда вы очень удивитесь!

– Ну, в чем-то ты прав, – согласился француз. – Да и вопросы были скорее от возбуждения, чем от здравого смысла. Всем хочется определенности и в действиях, и в сроках. Все страшно устали от войны.

– Особенно Советский Союз, – поддакнул Сосновский и, похлопав Жобена по плечу, перевел разговор на другую тему: – А где Шарбонно? Почему я не вижу Жака? Что, опять женщины? Или снова в самый неподходящий момент подвернулся обманутый муж?

– Нет, он теперь осторожен, – рассмеялся Жобен, сразу вспомнив ту самую историю, когда Жак пострадал от своей любвеобильности. – Он отправился в бар за бутербродами и сигаретами. Что за страна – ни сигарет купить, ни выпить! Скучная у них религия, Мишель, ограничений много. Верить в Бога надо так, чтобы оставались время и желание на другие удовольствия.

– Арман, тебя за богохульство сожгут на костре, помяни мое слово!

И тут в зале появился Шарбонно. Он помахал рукой и поднял над головой увесистый пакет из оберточной бумаги. Жобен потянул Сосновского за рукав.

В парке на лавке они разложили бутерброды и принялись спорить о событиях последних двух дней. Сосновский слушал французов, не особенно налегая на бутерброды. Он видел, какими голодными были журналисты. Наверное, не успели даже позавтракать. Перебежав через улицу, Михаил поймал за фартук официанта, сунул ему в карман жилета купюру и показал в сторону парка и лавки. Через несколько минут официант принес на подносе шесть благоухающих чашек кофе. Французы зааплодировали, дожевывая последние бутерброды.

Кофе был великолепен. Разговор сразу престал быть резким и эмоциональным. Беседа потянулась мягко, с наслаждением, под стать густому, крепкому и сладкому напитку. Теперь Сосновский воспользовался ситуацией и достал из кармана фотографию, сделанную с карандашного рисунка.

– Слушайте, вам знакома вот эта дама?

Жобен взял фото, нахмурился, что-то припоминая. Шарбонно встал рядом с другом и тоже уставился на фото. Его глаза мгновенно заискрились, он схватил фото и чуть ли не запрыгал на месте от восторга.

– Это она, Мишель! Это же та самая женщина, за которой я увязался возле рынка! Ну, ты помнишь ту историю?

– Это