Иранская мина - Александр Александрович Тамоников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, мы все это знаем, ты покороче не можешь? – тихо проворчал Сосновский, прижимая мокрую тряпку ко лбу.
– Похмелье? Бывает, – язвительно отозвался Коган и продолжил, обращаясь в основном к Шелестову: – Так вот. Зухра, оказывается, очень хорошо рисует. Еще в детстве рисовала портреты тех, кто был рядом, своих домашних. Ну как портреты – просто карандашом лица рисовала. Но у этой женщины, определенно, талант. Она мне изобразила человека, который ее завербовал, запугал и заставил работать на него. Национальность этого человека Зухра определить не смогла, но портретик можете лицезреть.
И Коган положил портрет на стол. Шелестов хмыкнул и стал рассматривать лицо. Сосновский, кряхтя и стеная, поднялся со стула и, шаркая ногами, побрел к столу. Он явно переигрывал.
Подойдя к столу, Михаил вдруг бросил на стол тряпку и со стуком поставил кружку с чаем.
– Хартман, паскуда! Убить тебя мало!
– Хартман? – переспросил Шелестов. – Франк Хартман, журналист, работающий на лондонское издание?
– Значит, он работает на абвер, – вдруг подал голос Буторин. – Абвер пытается держать руку на пульсе на трассе перегона, пытается устраивать там диверсии. Головная боль американцев.
Виктор поднялся, потянулся так, что где-то у него хрустнуло, и тоже подошел к столу. Взяв рисунок, он с минуту разглядывал его, потом снова положил на стол.
– Неприятная рожа. Видел я его, кажется, среди журналистов. Дай-ка мне этот рисуночек, я покажу его агенту, которого мы сегодня взяли. Я, конечно, сомневаюсь, что абвер рука об руку работает здесь с СД, но чем черт не шутит. Нам же нужны четкие доказательства. А это у тебя там кто еще? Баба?
– Да, это женщина, которую видела Зухра. Она говорит, что та приезжала и разговаривала с Хартманом как-то странно, как будто по секрету, чтобы их никто не видел и не слышал, о чем они говорят.
– Ну-ка, дай мне ее.
Сосновский, хмуря брови, принялся рассматривать портрет женщины. Потом взял портрет Хартмана, кивнул и снова стал рассматривать женщину.
– Что, знакомая? Видел ее, можешь опознать? – стал спрашивать Шелестов.
– Знаешь, так бы и внимания не обратил, но в связке с Хартманом…
Сосновский покачал головой и начал рассказывать о вчерашней попойке с Хартманом и водителе машины из английского посольства, который заехал в бар за ветчиной. А также о том, как Хартман, увидев водителя-араба, сразу стал собираться домой, изображая пьяного в стельку. И про женщину, с которой Франк обменялся красноречивыми взглядами. И о том, как они с этой женщиной «нечаянно» столкнулись и Хартман после этого столкновения что-то быстро положил в карман, видимо, записку.
– Так, интересно получается… – Шелестов уселся в кресло и заложил руки за голову, посматривая на своих помощников. – Хартман – немецкий агент, предположительно, сотрудник абвера. Дважды зафиксирован нами как контакт с этой женщиной. И женщина, очевидно, работает в британском посольстве. Франк Хартман знаком с Эрнстом Мерсерером, немецким агентом СД. Двойным агентом, работающим теперь и на нас.
– Интересная цепочка, – подхватил Буторин. – Группа агентов абвера работает на трассе перегона. Группа агентов СД работает в столице по подготовке покушения на лидеров стран антигитлеровской коалиции. И связь между ними прослеживается через журналиста Хартмана, который имеет возможность и легальную обоснованность ездить по стране. И теперь выявлена связь Хартмана с законспирированным агентом СД Мерсерером, который стал работать на нас, и мы его не арестовали. И также связь через Хартмана, очевидно, еще и с женщиной из британского посольства, которая активно контактирует с немецкими агентами.
– И Мерсерер сдал нам ведущих агентов, которые могут скрывать радиостанции, – подсказал Сосновский. – А задержанный Буториным радист с радостью выдал нам пароли, явки и ключи к кодам. Теперь мы можем расшифровать немецкие радиограммы. Это успех. Но меня смущает в этой цепочке англичанка из посольства. А еще мне кого-то напоминает ее водитель-араб… Я возьму рисуночек этой дамы, сфотографирую его и покажу французским журналистам. Помните героя-любовника, который увязался за смазливой европейкой и получил по голове?
Шелестов пришел к Берии в четыре часа утра. Он понимал, что, скорее всего, его никто не пустит и наркома никто будить не станет. Наверняка Берия отдал приказ не тревожить его. Если только лично товарищ Сталин не позовет. Но если Сталин после двух часов ночи никого не вызвал к себе, то можно было спокойно ложиться спать. Любил он работать далеко за полночь, но вызывал к себе сотрудников чаще всего до одиннадцати вечера, максимум до часу ночи. К четырем утра он сам уже засыпал.
Все охранники и помощники Берии знали Шелестова в лицо. Высокий мордастый полковник НКВД холодно посмотрел на позднего визитера и только спросил: «Это очень важно? До утра не терпит?» Шелестов вошел в кабинет и не увидел Берии, только где-то журчала вода. Наконец нарком вышел из маленькой комнаты, смежной с его кабинетом, вытирая лицо и шею. Глаза у Берии были красными.
– Умоешься холодной водой, и всяко легче, – пробормотал нарком. – А ты, я смотрю, как будто и выспался, и отдохнул, и вкусно поужинал, а? Ладно, шучу. У кого из нас сейчас время есть поспать! Есть новости? Давай рассказывай.
Берия закончил вытираться, бросил полотенце на спинку стула и стал застегивать многочисленные пуговицы своей кавказской рубашки. И Шелестов отчетливо почувствовал, что в советском посольстве в эти дни не спит почти никто. Огромный объем работы свалился на всех, даже на переводчиков и простых машинисток, перепечатывающих материалы, тексты вступлений, проекты резолюций и отчеты. Напряжение нарастало. И если бы что-то произошло, какая-то попытка покушения, взрыв, то это напряжение сменилось бы другим, оно имело бы другой характер. Сейчас время тянется, как резина, и ничего не происходит. А не происходит именно потому, что все работают как проклятые, не щадя себя. И кажется невероятным, что ничего не происходит, что удается находить немецких агентов, раскрывать их планы. И все же непроизвольно все ждут, что… а вдруг? Что, если проморгали, пропустили, не догадались? И вот… прямо сейчас… неважно, что, но что-то страшное, чего не смогли предугадать, учесть,
