И солнце взойдет. Она - Варвара Оськина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Трижды она едва не ответила в Оттаву категоричное «нет», но всё-таки не решилась. Она искала в сердце ростки бесполезной надежды. Энтони не стал бы ей запрещать! Верно? Глупости! Конечно же, нет. Он должен принять её выбор! Ему же прекрасно известно, как долго Рене об этом мечтала, как бредила, как шла годами, как расстраивалась, как старалась вопреки его же приказам тренироваться на тех же мышах, как… На этом она обычно терялась, потому что боялась признаться даже себе, что он действительно не отпустит. Да, со стороны их отношения наверняка казались похожи на сказку. Боже! Они должны были ею стать! Но отчего-то так и не стали…
Нет, Рене действительно была искренне влюблена в Энтони Ланга. Видит бог, она отдавала ему всю себя и, видимо, потому, слишком поздно заметила ощущение пустоты. Словно каждая их эмоция вдруг стала стеклянным игрушечным шаром, внутри которого воздух. Вроде, красиво, а разобьёшь – ничего не останется. Похоже, они и правда где-то ошиблись. Оба.
– Ты тускнеешь, – сказал в тот раз доктор Фюрст, но было уже слишком поздно…
Кошмары вернулись. Сначала смутные, непонятные. В них Рене ночь напролёт ходила по тёмному больничному коридору и отчего-то никак не могла открыть глаз. Веки будто слипались, вызывая острое чувство беспомощности. Руки незряче шарили по гладким стенам, натыкались на чьи-то образы и дёргали ручки закрытых дверей в поисках шанса для бегства… Но выхода не было. Совсем. И от осознания этой пугающей мысли с истерично заходившимся сердцем она просыпалась.
Однако неделю назад коридоры сменились палатой, куда Рене теперь приходила в своих страшных снах. Снова сквозь приоткрытые веки она смотрела на зелёные стены, каких отродясь не было в их больнице, видела старую аппаратуру и распростёртое на столе тело. Оно было слишком знакомо обтянуто кожей, такой светлой, будто Луна обрела плоть человека с синими руслами вен – такими родными, выученными поцелуями. Но потом взгляд падал чуть ниже, на грубый шов после вскрытия, и становилось особенно страшно. В этот момент Рене ощущала запах смерти и холод кожи, слышала треск мёртвой плоти. И… просыпалась от боли в раскалённом докрасна шраме. Она пялилась в темноту, пока лицо сводило от судороги, но видела не полутёмную комнату или лившийся в окна рассвет, а только страшную линию от пупка до середины гортани… А ещё руки. Эти перетянутые красными лентами кисти, где вместо пальцев виднелось засохшее блюдо из мяса, костей и лоскутов кожи. Рене казалось, что её вырвет. Не потому, насколько чудовищно было зрелище, в конце концов, она встречала и не такое. Её мутило от страха, что когда-нибудь вместо сна она увидит реального Тони.
Рене понимала, что должна рассказать, если не про письмо, то хотя бы поговорить о кошмарах. Ведь Тони подозревал. Она читала это в глазах, когда смотрела на него поверх маски, видела в резких движениях, чувствовала всем своим телом, но… Но не могла. Рене мялась за чашкой кофе и не понимала, как можно об этом сказать. Как объяснить то, что не объяснимо? Улыбнуться и проговорить:«Любимый, я каждую ночь вижу твоё мёртвое тело»? А может:«Счастье моё, я вскрыла тебя своими руками. Смотрела на твои разбитые руки, на дыру в животе. Как у Рэмтони. Помнишь его? Ты был так красив и так мёртв. А мне теперь страшно…»Это глупо, но что-то останавливало Рене в самый последний миг, стоило открыть рот. Последний месяц научил её быть осторожной в общении с Тони и не провоцировать новых ссор. И этим, похоже, она загнала себя в абсолютный тупик, и не нашлось никого, кто помог бы ей выбраться.
Медленно выдохнув, Рене потёрла теперь бесконечно саднивший шрам и устало взглянула на большие часы, что висели на стене ординаторской. После дежурства очень хотелось домой, что-нибудь съесть и наконец лечь уже спать, но надо было дождаться окончания очередного внепланового совещания. Энтони мягко, хоть и настойчиво попросил, а она не смогла отказать. Ей ведь не сложно, а радость в груди при виде мгновенно стихавшего в янтарных глазах усталого раздражения казалась лучшей наградой в конце каждого дня. Казалась… По крайней мере, Рене очень хотелось продолжать в это верить.
Она уставилась на замурованный в прозрачной смоле брелока лёгкий цветок и натянуто улыбнулась. Как символично. Идеально подходит под её унылые мысли… Неожиданно Рене вскинула голову и со всей силы стиснула зубы. О, ну право. Пора перестать раскисать. Она же не школьница с просроченным сочинением, чтобы бегать от Тони! Ей просто нужно было хорошенько подумать. Да. Решено! Это случится сегодня. Она всё расскажет и попробует объяснить, почему ей так важно исполнить мечту.
Рене стремительно поднялась, собрала со стола бумаги и выключила тусклую лампу. Подхватив куртку, она вышла в ярко освещённый коридор, где тут же столкнулась с сердитой Роузи.
– Ах-ха! Вот ты где.
– Довольно оптимистично искать меня в отделении через два часа после окончания смены, – пробормотала Рене.
– Ланг здесь, значит, и ты где-то поблизости. Вы же у нас, как Чип и Дейл – не расстаётесь ни на минуту и постоянно спешите кому-то на помощь. – Роузи скрестила за спиной руки, а потом бодро зашагала рядом.
– Смотрю, ты до сих пор общаешься с Энн.
Желания реагировать на набившие оскомину шутки не было, как, впрочем, и намерения продолжать бессмысленный разговор.
– Да. Она, кстати, недавно приезжала в Монреаль. На встречу с тем самым татуировщиком. Ты знала?
– Что? Нет, я не… – Рене вдруг остановилась и ошарашенно посмотрела на маленькую медсестру. – А давно они…
– Вместе? Так с того самого утра, когда я обнаружила себя на кровати Ала в обнимку с его оранжевым тазиком. Парень звонил ей всё утро, пока мы дружно валялись в отключке, а потом приехал в клинику. Знаешь, спасибо твоему жуку-трупоеду, что не отправил меня туда же. Блевать в улыбающийся тебе пончик – бесценно!
Хохот Роузи пролетел по коридору, чтобы замолкнуть где-то у поста медсестёр. Рене нервно нахмурилась. Вот как… Надо же! Оказывается, где-то за пределами собственных передряг течёт жизнь, живут люди, и у них тоже случается что-то хорошее. Рене неловко
