Пишите письма - Наталья Галкина

Я сняла косынку, уложила в нее черепок с посланцем былой фауны, связала в узелок, быстро собрала черепки, вылезла из раскопа, кинула черепки к другим черепкам до кучи, порысила к грузовику, увозившему всех в лагерь, с нетерпением заскочила в свою палатку с припрятанным трофеем, чувствуя себя закоренелой преступницей, воровкой, поняв за секунду грабителей гробниц, воров всех времен и народов.

В углу палатки между изголовьем моего спального мешка и рюкзаком устроила я для своей драгоценной находки гнездо в одной из своих войлочных шляп, прикрыв его марлей и ситцевой юбкою.

Теперь оставалось только ждать, набравшись терпения. Я уже видела в воображении своем летунью, которая должна возникнуть, вылупиться, проснуться, – букварницу, белую бабочку с буквами на крыльях.

Я не слышала, как торговец кошками возник у меня за спиной, поглощенная рассматриванием красавца кокона, ракеты-носителя, в чьем нутре уже чуяла легкое движение. Он вырвал шляпу с коконом у меня из рук, швырнул на пол, растоптал. Я вцепилась в его рожу, как кошка, он схватил меня за руки, силищи невероятной цепкие пальцы, мертвая хватка.

– Дура чокнутая! Ты что себе позволяешь? Ты что творишь? Ни одна мандовошка другой эры не должна ожить, ни одному семечку нельзя дать прорасти! Откроешь сундучок с чумой, Пандора недоделанная.

– Это не вошь, скотина, это бабочка.

– По мне хоть тля. Правила шляния по чужим эпохам: не дать временам перемешаться, не позволить животным таскаться из одних исторически-географических эпох в другие… ну, и так далее, потом выучишь. Прежде чем в чужую машину времени лезть, надо свои полномочия выяснить.

Он отпустил меня, оттолкнул, завернул в газету мою истоптанную шляпу с остатками, с останками драгоценного существа, поскакал к вечернему костерку. Я трусила за ним. Сверток полетел в огонь, запах паленого войлока, снопы искр.

– Что за дрянь жжете? Портянки, что ли? – спросил бульдозерист.

– Ай да фейерверк! – вскричал Витя.

Долго не могла я уснуть, а на рассвете разбудил меня топот, незнакомый глухой шум, шелест. Я выглянула из палатки (спали мы в свитерах да куртках, ночи были холодны, жара набирала свое к полудню). На западе в лиловой голубизне меркли звезды, на востоке перебирала краски заря, в зените небо зеленело. Стадо овец двигалось по степи, руна, подобные бурунам, шевелящаяся лава множества, чабан на коне с шестом, точно кочевой воин с пикой; войлочная шапка его напоминала шлем. Я побрела к овцам, чтобы убедиться, что они не мерещатся мне.

– Здравствуй, Алдын-кыс! – сказал чабан.

Все тувинские рабочие называли меня Алдын-кыс, Золотая Девушка. Им нравилось, что я рыжая, они всегда смеялись, глядя на меня.

Чабан перегонял овец с пастбища на пастбище. “Моя хижина там, за горой”. Я спросила, не позволит ли он мне покататься на лошади. В детстве у тетушки в деревне я ездила верхом. Чабан знал, что я художница, пригласил нас с подружкой в гости, сказал – все художники из экспедиций его хижину рисовали – и пообещал подыскать лошадку посмирнее. В тот же вечер подружка сидела с этюдником перед чабанской хижиной, а я тщетно пыталась сдвинуть лошаденку с места, та упрямилась, привыкшая к вечернему отдыху: вечер, время пастись, а снова гонят куда-то. Наконец чабан хлестанул ее по крупу плетью, и она потрусила. За вторым распадком с двумя ртутно светящимися бакалдами, не доезжая до одного из аржанов – источника с необычайно чистой и вкусной серебряной водою, – я сумела остановить кобылку, а потом развернуть ее. И тут помчалась она, как бешеная: домой! домой! Я вцепилась в гриву, не надеясь добраться до хижины живою, но добралась. За неделю лошадка привыкла ко мне и доставляла мне великую радость вечерними выездами в степь.

Зато вечерние прогулки по степи с торговцем кошками ни малейшего удовольствия не доставляли, но он упорно навязывал мне свое общество.

– Только ты да я знаем, каково ходить из будущего в прошлое, из прошлого в будущее, остальные прозябают в невинности, в ее одури сонной. Мы с тобой пара.

– Я не считаю, что мы пара.

– Считай, что хочешь, но так оно и есть. Твоя дурацкая эскапада придает тебе особый шарм, таинственное очарование, чей источник скрыт и никому не ведом. Кроме меня, конечно. Я так и вижу, как в твоем рыжем завитке за ухом двоятся и троятся мерцающие разнопородные секундочки.

– У тебя даже секундочки похожи на вшей. А почему “троятся”?

– Не знаешь? Не поняла еще? Ты не размышляла о том, где же ты была, когда тебя не было во времени, что ты проскочила? И кто там действовал вместо тебя? Кого же вспоминают люди, вспоминавшие о твоем пребывании в днях и неделях, где ты блистательно отсутствовала? Безнадежное молчание, нахмуренные бровки. Хмурься, хмурься, мисс Эверетт.

В дальней туче над степью полыхнула прекрасная ветвистая молния, и на сей раз ее бесчисленные ветви напомнили мне не дерево, не куст, не коралл, а реку со множеством притоков, у каждого из которых были свои притоки и ерики.

– Смотри, смотри. Картинка к случаю. Во-первых, слышал я от одного шамана, переодетого по сибирской моде в женское одеяние, этакий первобытный трансвестит, что Енисей – оттиск молнии богов на земле сибирской. А во-вторых, времена и события множественны, дорогая. Миров много, и, возвращаясь с тупым упорством в одно и то же восемнадцатое ноября энного года, ты попадаешь в день, неравный самому себе, дню. Точного повторения нет. Время полно ветвей, притоков, вариантов, как только что показанная тебе молния. Так что не будь уверена на сто процентов, что это ты тут скелеты рисуешь в данной благословенной экспедиции. В одном ответвлении молоньи – ты, а в другом при том же основном составе статистов вместо тебя будет Валечка либо Людочка. Так что не удивляйся, если тебя кто из нынешних сотрудников, лет через десять встретивши, в упор не заметит. Жизнь, дорогуша, – натуральный бордель возможностей.

– Я тебе не верю.

– И совершенно напрасно.

– Как ты здесь оказался? Тоже при помощи каких-нибудь “ответвлений”?

– Почти случайно, не считая письма Косоурову, которое ты якобы сожгла.

– Почти?

– Ну, я приезжал связи наладить для моего бизнеса. Да, нечего глазки округлять, ты-то это слово знаешь, а для всех остальных оно нонсенс. Тем не менее задолго до перестройки и иже с нею у меня имеется бизнес.

– Анаша? Конопля?

– Наркотики войдут в моду позже. Ковыль, моя голубушка.

– Какой ковыль? Зачем?

– Ковыль для букетов майско-ноябрьских увеселений. Не знаешь, что это?

– Знаю.

Майские анилиновые эфемерные волшебные букеты ковыля (малиновый, зеленый, синий, желтый анилин), глиняные свистульки, китайские турандотовские веера составляли для меня с самого раннего детства счастье бытия, я с замиранием сердца ждала Первомая, обожала Октябрьскую революцию именно за ковыль.