Пишите письма - Наталья Галкина

Хохот.

Могильные парочки, надо сказать, была любимая тема экспедиционных шуток; впрочем, чувствовалось нечто нарочитое в остротах и смехе на этот счет.

– Я не представляю, какую после такого вступления песню петь, – сказал гитарист, лениво настраивая гитару. – Может, частушку “Я мою милую”?

Хохот.

И тут за моей спиной вывела губная гармошка знакомую мелодию, а вот и запел лихой наглый голос:

Когда ты умрешь,когда мы все умрем,приходи ко мне,погнием вдвоем!

Освещенный костром, предстал предо мною торговец кошками, подмигивая, крикнул:

– Подпевай, рыжая!

Когда дождь идет,вода в гроб течет,а покойничеквсе равно поет!

И я подпела, краснея под внимательным взглядом Грача:

Как намокнетеда поприлипнете,полежите век –попривыкнете!

– Откуда вы взялись? – спросила я новоявленного члена экспедиции (он подсел, разумеется, ко мне).

– Нанялся сегодня на раскопки. Мы разве на “вы”?

– Мы на “ты”.

– Поездом приехал.

– Зачем?

– За тобой, – сказал он шепотом.

Как все его вранье, это была правда.

– Пойдем прогуляемся.

Он поднял меня, подхватив под локоть, держал мертвой хваткой. Вырываться и протестовать при всех я не хотела.

– Ну, пошли.

Ночь падала быстро, полная мохнатых, точно шмели, степных звезд. Венера звалась тут Инанной, либо Иштар, или еще как-нибудь, например, Нинкхурсаг.

– Отдай мне письмо.

Я тут же догадалась какое, но изобразила недоумение.

– Ты о чем?

– Я о письме из одной из книг покойного дружбана бульдозериста. Для нашего общего знакомого.

– Нет у меня никакого письма.

– Ты, когда врешь, хорошеешь. Ври чаще.

Он обнял меня, я отбивалась, мы свалились в одну из травных малых бакалд (может, то была впадина кургана, сгнивший либо осевший погребальный сруб с очередной парочкой?), я чувствовала его тяжесть, меня трясло от ужаса и омерзения, он поцеловал меня, точно ужалил в губы, – и я потеряла сознание.

Открыв глаза, я увидела стебли, звезды, встревоженного торговца кошками. Он плеснул мне в лицо пригоршню воды, добытую, вероятно, в ближайшем озерце или ручье.

– Ты что? Что с тобой? Ты припадочная? У тебя падучая? Я тебе искусственное дыхание делал, ты задыхалась, тебя трясло.

Вкус его губ, воспоминание о поцелуе; искусственное дыхание? рот в рот? у меня подкатило ко рту, меня вырвало, я расплакалась. Чертыхнувшись, он опять побежал за водой, принес в ладонях, какая холодная, я зажмурила глаза.

– Ну, все, все. Вот чокнутая. Ты, должно быть, девица?

Я разозлилась, пришла в себя.

– Нет, я мужик средних лет. Или ты слово “девица” употребляешь в качестве технического термина?

Мы вышли к костру.

– Странная вы пара, – сказала подружка.

– Где это вы полчаса болтались? – строго спросил Грач.

Полчаса? Мне казалось – прошло часа три.

– Я развивал перед Инной идею, что неплохо бы переместиться в прошлое. Меня бы прибили за мои подвиги, а ее бы задушили, чтобы похоронить вместе со мной. Романтично.

– Кто же ведет такие дурацкие разговоры с молодой девушкой? – спросил высокий археолог, я все время забывала, как его зовут, – Трофим? Тимофей? – он откликался и на то, и на то; может, его фамилия была Трофимов.

– Ты прямо как кыргыз, – сказал узбек.

– Ты прямо как узбек, – сказал киргиз.

– Я ительмен с Кировского завода.

– Кировским заводом, – промолвил археолог Витя, – на нашем курсе пьянку называли.

На следующий вечер я застукала торговца кошками в моей палатке за чтением моих неотправленных писем. В ярости вырвала я из его лап свои драгоценные послания.

– Куда ж ты косоуровское письмецо запрятала, лисица? Но на самом деле мне очень жаль, что ты вошла. Я зачитался. Надо же, роман в письмах. А он тебе когда-нибудь на твои признания и излияния отвечал? Вы мне писали, не отпирайтесь, я прочел. Ах да, он ведь их не прочел, это мне повезло. Нет слов, нет слов. Особо я тащился от трамвайного секса.

В одном письме, начинавшемся с описания зеленой воды Урала, я напомнила Студенникову, как однажды оказались мы с ним в переполненном алом трамвае. Предыдущий трамвай сломался, пассажиры его втиснулись в наш, толчея, моя мечта о том, чтобы меня прижали к груди Студенникова транспортные мученики, сломали лед его упорства (“вам никогда его не соблазнить…”), вот-вот должна была сбыться; но он вцепился в никелированные поручни так, что побелели суставы, оберегая меня от давки, а себя от меня, держа ничтожную дистанцию меж нами. Так проехали мы два перегона (я любила каждый сустав его рук, его рыжий плащ, я разглядывала складки на сгибе рукава, его ресницы, губы, – какое счастье!), а потом он вышел, а я поехала дальше незнамо куда, очарованная вконец, разочарованная напрочь нежеланием любимого моего обнять меня под благовидным предлогом.

– Раньше, – фыркнул торговец кошками, – я никогда не рассматривал транспорт с такой точки зрения. Трамвайная Камасутра, секс в толпе охреневших пассажиров! Тащиловка! Мечта! Рыжая, ты просто находка!

Выхватив из рук его письма мои, читанные им, опоганенные письма, я бросилась из палатки; неспешно двинулся он за мною. Горел, горел наш первобытнообщинный атавистический костерок, светил в тумане, гасли искры на лету. С разгона вывалила я в огонь всю пачку писем, они горели, шевелились, сопротивлялись, пламя вспыхнуло на минуту так ярко, что отсвет любви моей полыхнул по лицам сидящих вокруг кочевого очага.

Я плакала – впервые слезами ненависти и обиды, а не жалости и любви к себе.

Огромный болид чиркнул над нами.

Прерванный моим театральным жестом разговор возобновился, речь шла о Тимуре, о гробнице Тамерлана, Гур-Эмире, которую вскрыли, чтобы достать его кости (или предполагаемые сокровища покойника?), вскрыли в 1941-м – и началась война.

– Для нас началась, для других уже шла.

– Там надпись была интересная: “Тимур – это тень”. Один из наших ученых утверждал: скульптор маханулся, плохо разметил камни, места не хватило, чтобы написать “тень богов”. Все за ним заповторяли. А по-моему, текст в полноте.

– Тимур – это тень прошлого?

– Может, будущего.

Тут вдарил по струнам вечный гитарист наш экспедиционный: “Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья, о любви спросить у мертвых неужели мне нельзя?” И подхватили все:

И кричит из ямы череп тайну гроба своего:Мир – лишь луч от лика друга, все иное – тень его!

– Отдай письмо, рыжулька, – шепнул мне в ухо ненавистный преследователь мой.