Русские поэты второй половины XIX века - Юрий Орлицкий

Камаринская

Из домов умалишенных, из больницВыходили души опочивших лиц;Были веселы, покончивши страдать,Шли, как будто бы готовились плясать.

«Ручку в ручку дай, а плечико к плечу…Не вернуться ли нам жить?» – «Ой, не хочу!Из покойничков в живые нам не лезть, —Знаем, видим – лучше смерть, как ни на есть!»

Ах! Одно же сердце у людей, одно!Истомилося, измаялось оно;Столько горя, нужды, столько лжи кругом,Что гуляет зло по свету ходенем.

Дай копеечку, кто может, беднякам,Дай копеечку и нищим духом нам!Торопитесь! Будет поздно торопить.Сами станете копеечки просить…Из домов умалишенных, из больниц,Выходили души опочивших лиц;Были веселы, покончивши страдать,Шли, как будто бы готовились плясать…

Утро

Вот роса невидимо упала,И восток готовится пылать;Зелень вся как будто бы привсталаПоглядеть, как будет ночь бежать.

В этот час повсюду пробужденье…Облака, как странники в плащах,На восток сошлись на поклоненьеИ горят в пурпуровых лучах.

Солнце выйдет, странников увидит,Станет их и греть и золотить;Всех согреет, малых не обидитИ пошлет дождем наш мир кропить!

Дождь пойдет без толку, без разбора,Застучит по камням, по водам,Кое-что падет на долю бора,Мало что достанется полям!

Новгородское предание

Да, были казни над народом…Уж шесть недель горят концы!Назад в Москву свою походомСобрались царские стрельцы.

Смешить народ оцепенелыйИван епископа послал,Чтоб, на кобылке сидя белой,Он в бубны бил и забавлял.

И новгородцы, не переча,Глядели бледною толпой,Как медный колокол с их вечаПо воле царской снят долой!Сияет копий лес колючий,Повозку царскую везут;За нею колокол певучийНа жердях гнущихся несут.

Холмы и топи! Глушь лесная!И ту размыло… Как тут быть?И царь, добравшись до Валдая,Приказ дал: колокол разбить.

Разбили колокол, разбили!..Сгребли валдайцы медный сор.И колокольчики отлили,И отливают до сих пор…

И, быль старинную вещая,В тиши степей, в глуши лесной,Тот колокольчик, изнывая,Гудит и бьется под дугой!..

Мне грезились сны золотые!Проснулся – и жизнь увидал…И мрачным мне мир показался,Как будто он траурным стал.

Мне виделся сон нехороший!Проснулся… на мир поглядел!Задумчив и в траур окутан,Мир больше, чем прежде, темнел.

И думалось мне: отчего бы —В нас, в людях, рассудок силен —На сны не взглянуть, как на правду,На жизнь не взглянуть, как на сон!

По крутым по бокам вороногоМесяц блещет, вовсю озарил!Конь! Поведай мне доброе слово!В сказках конь с седоком говорил!Ох, и лес-то велик и спокоен!Ох, и печь-то глубоко синя!Да и я безмятежно настроен…Конь, голубчик! Побалуй меня!

Ты скажи, что за девицей едем;Что она, прикрываясь фатой,Ждет… глаза проглядит… Нет! Мы бредим,И никто-то не ждет нас с тобой!

Конь не молвит мне доброго слова!Это сказка, чтоб конь говорил!Но зачем же бока вороногоМесяц блеском таким озарил?

Полдневный час. Жара гнетет дыханье;Глядишь прищурясь, – блеск глаза слезит,И над землею воздух в колебанье,Мигает быстро, будто бы кипит.

И тени нет. Повсюду искры, блестки;Трава слегла, до корня прожжена.В ушах шумит, как будто слышны всплески,Как будто где-то подле бьет волна…

Ужасный час! Везде оцепененье;Жмет лист к ветвям нагретая верба,Укрылся зверь, затем что жжет движенье,По щелям спят, приткнувшись, ястреба.

А в поле труд… Обычной чередоюИдет косьба: хлеба не будут ждать!Но это время названо страдою,—Другого слова нет его назвать…

Кто испытал огонь такого неба,Тот без труда раз навсегда поймет,Зачем игру и шутку с крошкой хлебаЗа тяжкий грех считает наш народ!

В душе шел светлый пир. В одеждах золотыхВиднелись на пиру: желанья, грезы, ласки;Струился разговор, слагался звучный стих,И пенился бокал, и сочинялись сказки.

Когда спускалась ночь, на пир являлся сон,Туманились огни, виденья налетали,И сладкий шепот шел, и несся тихий звонИз очень светлых стран и из далекой дали…

Теперь совсем не то. Под складками одежд,Не двигая ничуть своих погасших ликов,Виднеются в душе лишь остовы надежд!Нет песен, смеха нет, и нет заздравныхкликов.

А дремлющий чертог по всем частям сквозит,И только кое-где, под тяжким слоем пыли,Светильник тлеющий дымится и коптит,Прося, чтоб и его скорее погасили…

Скажите дереву: ты перестань расти,Не оживай к весне листами молодыми,Алмазами росы на солнце не блестиИ птиц не осеняй с их песнями живыми;

Ты не пускай в земле питательных корней,Их нежной белизне не спорить с вечной тьмою…Взгляни на кладбище кругом гниющих пней,На сушь валежника с умершею листвою.

Все это, были дни, взрастало, как и ты,Стремилось в пышный цвет и зрелый плод давало,Ютило песни птиц, глядело на цветы,И было счастливо, и счастья ожидало.

Умри! Не стоит жить! Подумай и завянь!Но дерево растет, признанье совершая;Зачем же людям, нам, дано нарушить граньИ жизнь свою прервать, цветенья не желая?

Где только есть земля, в которой нас зароют,Где в небе облака свои узоры ткут,В свой час цветет весна, зимою вьюги воют,И отдых сладостный сменяет тяжкий труд.

Там есть картины, мысль, мечтанье, наслажденье,И если жизни строй и злобен и суров,То все же можно жить, исполнить назначенье;А где же нет земли, весны и облаков?

Но если к этому прибавить то, что было,Мечты счастливые и встречи прежних лет,Как друг за дружкою то шло, то проходило,Такая-то жила, такой-то не был сед;

Как с однолетками мы время коротали,Как жизни смысл и цель казалися ясней, —Вы вновь слагаетесь, разбитые скрижалиПолузабывшихся, но не пропавших дней.

Ты не гонись за рифмой своенравнойИ за поэзией – нелепости оне:Я их сравню с княгиней Ярославной,С зарею плачущей на каменной стене.

Ведь умер князь, и стен не существует,Да и княгини нет уже давным-давно;А все как будто, бедная, тоскует,И от нее не все, не все схоронено.Но это вздор, обманное созданье!Слова не плоть… Из рифм одежд не ткать!Слова бессильны дать существованье,Как нет в них также сил на то, чтоб убивать…

Нельзя, нельзя… Однако преисправноЗаря затеплилась; смотрю, стоит стена;На ней, я вижу, ходит Ярославна,И плачет, бедная, без устали она.

Сгони ее! Довольно ей пророчить!Уйми все песни, все! Вели им замолчать!К чему они? Чтобы людей морочитьИ нас, то здесь, то там, тревожить и смущать!

Смерть песне, смерть! Пускай не существует!..Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!..А Ярославна все-таки тоскуетВ урочный час на каменной стене…

Воспоминанья вы убить хотите?!Но – сокрушите помыслом скалу,Дыханьем груди солнце загасите,Огнем костра согрейте ночи мглу!..

Воспоминанья – вечные лампады,Былой весны чарующий покров,Страданий духа поздние награды,Последний след когда-то милых снов.

На склоне лет живешь, годами согнут,Одна лишь память светит на пути…Но если вдруг воспоминанья дрогнут, —Погаснет все, и некуда идти…

Копилка жизни! Мелкие монеты!Когда других монет не отыскать —Они пригодны! Целые банкетыВоспоминанья могут задавать.Беда, беда, когда средь них найдетсяСтыд иль пятно в свершившемся былом!Оно к банкету скрытно проберетсяИ тенью Банко сядет за столом.

Упала молния в ручей.Вода не стала горячей.А что ручей до дна пронзен,Сквозь шелест струй не слышит он.

Зато и молнии струя,Упав, лишилась бытия.Другого не было пути…И я прощу, и ты прости.

Леонид Трефолев

Лошаденки за оврагомИзнуренные плетутся,Выступая робким шагом,Под кнутом хозяйским жмутся.

И хозяева их, кстати,Приуныли и устали;Мало счастья, благодатиЭти люди испытали.

Говорит один (я слышу):«Эки, братцы, неудачи!Всю соломенную крышуСъели дома наши клячи».

«Верно, к зимнему НиколеНам глодать кору придется».«Ни зерна на целом поле!» —Третий голос раздается.

Тут четвертый, пятый сразуЗакричали, зашумели:«Мы в сибирскую заразуОбнищали в две недели!»

«И меня, – сказал Ванюха, —Посетила вражья сила;Ядовитая, знать, мухаСпину крепко укусила.

Сшил себе я саван белый,В церкви Божьей причастился,Гроб купил, с деревней целойПред кончиною простился.Да на ум меня наставилКоновал один любезный:Прямо к спинушке приставилРаскаленный прут железный…»

Все хохочут… Смейся дружно,Своротив с дороги узкой,Люд страдающий, недужный,Терпеливый брат мой русский!

Много милости у Бога,Жизнь не вся в тебе убита,И широкая дорогаПред тобой вдали открыта.

Дубинушка