Русские поэты второй половины XIX века - Юрий Орлицкий

Кариатиды

Между окон высокого дома,С выраженьем тоски и обиды,Стерегут парчевые хоромыОжерельем кругом карьятиды.Напряглись их могучие руки,К ним на плечи оперлись колонны;В лицах их – выражение муки,В грудях их – поглощенные стоны.Но не гнутся те крепкие груди,Карьятиды позор свой выносят;И – людьми сотворенные люди —Никого ни о чем не попросят…Идут годы – тяжелые годы,Та же тяжесть им давит на плечи;Но не шлют они дерзкие речиИ не вторят речам непогоды.Пропечет ли жар солнца их кости,Проберет ли их осень ветрами,Иль мороз назовется к ним в гостиИ посыплет их плечи снегами,Одинаково твердо и смелоКарьятиды позор свой выносятИ – вступиться за правое делоНикого никогда не попросят…

Я видел Рим, Париж и Лондон,Везувий мне в глаза дымил,Я вдоль по тундре Безземельной,Везом оленями, скользил.Я слышал много водопадовРазличных сил и вышины,Рев медных труб в калмыцкой степи,В Байдарах – тихий звук зурны.

Я посетил в лесах УралаПотемки страшных рудников,Бродил вдоль щелей и проваловПо льдам швейцарских ледников.

Я резал трупы с анатомом,В науках много знал светил,Я испытал в морях крушенье,Я дни в вертепах проводил…

Я говорил порой с царями,Глубоко падал и вставал,Я Богу пламенно молился,Я Бога страстно отрицал;

Я знал нужду, я знал довольство, —Любил, страдал, взрастил семьюИ – не скажу, чтобы без страха, —Порой встречал и смерть свою.

Я видел варварские казни,Я видел ужасы труда:Я никого не ненавидел,Но презирал – почти всегда.

И вот теперь, на склоне жизни,Могу порой совет подать:Как меньше пользоваться счастьем,Чтоб легче и быстрей страдать.

Здесь из бревенчатого сруба,В песках и соснах «Уголка»,Где мирно так шумит Нарова,Задача честным быть легка.

Ничто, ничто мне не указка, —Я не ношу вериг земли…С моих высоких кругозоровВсе принижается вдали…

Вот новый год нам святцы принесли.Повсюду празднуют минуту наступленья,Молебны служат, будто бы ушлиОт зла, печали, мора, потопленья!И в будущем году помолятся опять,И будет новый год им новою обидой…Что, если бы встречатьИначе: панихидой?

Здесь все мое! – Высь небосклона,И солнца лик, и глубь земли,Призыв молитвенного звонаИ эти в море корабли;

Мои – все села над равниной,Стога, возникшие окрест,Река с болтливою стремнинойИ все былое этих мест…

Здесь для меня живут и ходят…Мне – свежесть волн, мне – жар огня,Туманы даже, те, что бродят,—И те мои и для меня!

И в этом чудном обладанье,Как инок, на исходе дней,Пишу последнее сказанье,Еще одно, других ясней!

Пускай живое песнопеньеВ родной мне русский мир идет,Где можно – даст успокоеньеИ никогда, ни в чем не лжет.

Обезьяна

На небе луна, и кругла и светла,А звезды – ряды хороводов,А черные тучи сложились в телаБольших допотопных уродов.Одеты поля серебристой росой…Под белым покровом туманаВон дроги несутся дорогой большой,—На гробе сидит обезьяна.

«Эй! Кто ты, – что думаешь ночь запылить,Коней своих в пену вогнала?»«Я глупость людскую везу хоронить,Несусь, чтоб заря не застала!»

«Но как же, скажи мне, так гроб этот мал!Не вся же тут глупость людская?И кто ж хоронить обезьяну послал,Обрядный закон нарушая?»

«Я, видишь ли, вовсе не то, чем кажусь:Я родом великая личность:У вас философией в мире зовусь,Порою же просто практичность;

Я некогда в Канте и Фихте жила,В отце Шопенгауэре ныла,И Германа Гартмана я родилаИ этим весь свет удивила.

И все эти люди, один по другом,Все глупость людей хоронилиИ думали: будто со мною вдвоемУма – что песку навозили.

Ты, чай, не профессор, не из мудрецов,Сдаешься не хитрым, и только:Хороним мы глупости много веков,А ум не подрос ни насколько!

И вот почему: чуть начнешь зарывать,Как гроб уж успел провалиться —И глупости здешней возможно опятьВ Америке, что ли, явиться.

Что ночью схоронят – то выскочит днем;Тот бросит – а этот находит…Но ясно – чем царство пространнее, – в немТем более глупостей бродит…»«Ах ты, обезьяна! Постой, погоди!Проклятая ведьма – болтунья!..»Но дроги неслись далеко впередиВ широком свету полнолунья…

В трубном звуке родные звучат голоса…Звуки склянок… Я вижу движенье…Ясно вижу родных; от окна полосаСвета солнца дает освещенье…Мне легко, хорошо! Знать, в себя я пришел?Память действует; мысли так ясны;Боли нет; я взглянул и глазами обвел:Как все люди добры и прекрасны!О! как жить хорошо; о! как радостен светИ как дорого в людях вниманье…Умирать не хочу я так рано, о нет!Слышу: «Где же его завещанье?»Кто сказал? Я не знаю, но голос знаком!Ах, зачем это слово сказали?Я не умер еще, не разрушен мой дом,Доктора воскресить обещали!Да, да, да! – И опять надвигается тьма,Облик смерти ко мне приступает…Ум мой гаснет… но действуют клочья ума:Просветленье пред смертью бывает…

Приди!

Дети спят. Замолкнул город шумный,И лежит кругом по саду мгла!О, теперь я счастлив, как безумный,Тело бодро и душа светла.

Торопись, голубка! Ты теряешьЧас за часом! Звезд не сосчитать!Демон сам с Тамарою, ты знаешь,В ночь такую думал добрым стать…

Спит залив, каким-то духом скован,Ветра нет, в траве роса лежит;Полный месяц, словно очарован,Высоко и радостно дрожит.В хрустале полуночного светаСводом темным дремлет сад густой;Мысль легка, и сердце ждет ответа!Ты молчишь? Скажи мне, что с тобой?

Мы прочтем с тобой о Паризине,Песней Гейне очаруем слух…Верь, клянусь, я твой навек отныне;Клятву дал я, и не дать мне двух.

Не бледней! Послушай, ты теряешьЧас за часом! Звезд не сосчитать!Демон сам с Тамарою, ты знаешь,В ночь такую думал добрым стать…

Я видел свое погребенье.Высокие свечи горели,Кадил непроспавшийся дьяконИ хриплые певчие пели.

В гробу на атласной подушкеЛежал я, и гости съезжались,Отходную кончил священник,Со мною родные прощались.

Жена в интересном безумьеМой сморщенный лоб целовала,И, крепом красиво прикрывшись,Кузену о чем-то шептала.

Печальные сестры и братья(Как в нас непонятна природа!)Рыдали при радостной встречеС четвертою частью дохода.

В раздумье, насупивши брови,Стояли мои кредиторы,И были и мутны и страшныИх дико блуждавшие взоры.

За дверью молились лакеи,Прощаясь с потерянным местом,А в кухне объевшийся поварВозился с поднявшимся тестом.

Пирог был удачен. ЗарывшиМои безответные кости,Объелись на сытных поминкахРодные, лакеи и гости.

Ночь. Темно. Глаза открытыИ не видят, но глядят;Слышу, жаркие ланитыТонким бархатом скользят.Мягкий волос, набегая,На лице моем лежит,Грудь, тревожная, нагая,У груди моей дрожит.Недошептанные речи,Замиранье жадных рук,Холодеющие плечи…И часов тяжелый стук.

Камаринская

Из домов умалишенных, из больницВыходили души опочивших лиц;Были веселы, покончивши страдать,Шли, как будто бы готовились плясать.

«Ручку в ручку дай, а плечико к плечу…Не вернуться ли нам жить?» – «Ой, не хочу!Из покойничков в живые нам не лезть, —Знаем, видим – лучше смерть, как ни на есть!»

Ах! Одно же сердце у людей, одно!Истомилося, измаялось оно;Столько горя, нужды, столько лжи кругом,Что гуляет зло по свету ходенем.

Дай копеечку, кто может, беднякам,Дай копеечку и нищим духом нам!Торопитесь! Будет поздно торопить.Сами станете копеечки просить…Из домов умалишенных, из больниц,Выходили души опочивших лиц;Были веселы, покончивши страдать,Шли, как будто бы готовились плясать…

Утро

Вот роса невидимо упала,И восток готовится пылать;Зелень вся как будто бы привсталаПоглядеть, как будет ночь бежать.

В этот час повсюду пробужденье…Облака, как странники в плащах,На восток сошлись на поклоненьеИ горят в пурпуровых лучах.

Солнце выйдет, странников увидит,Станет их и греть и золотить;Всех согреет, малых не обидитИ пошлет дождем наш мир кропить!

Дождь пойдет без толку, без разбора,Застучит по камням, по водам,Кое-что падет на долю бора,Мало что достанется полям!

Новгородское предание