Закон и жена - Уилки Коллинз

На пятый день заседание открылось речью защитника. Ах, какой она представляла контраст с презренными выходками лорда-адвоката! Как горячо и красноречиво говорил старшина адвокатов в защиту моего мужа!

Этот знаменитый адвокат сразу взял верную ноту.

— Я не менее других жалею бедную жену подсудимого, — заговорил он. — Но я твердо уверен, что в этом деле, с начала до конца, муж ее настоящий мученик. Как бы много ни страдала бедная женщина, это было далеко не то, что выстрадал ее муж на скамье подсудимых. Если бы он не был добрейшим из людей и самым кротким и преданным из мужей, он никогда не попал бы в настоящее страшное положение. У человека не столь благородного, а по натуре более черствого сразу же появилось бы подозрение насчет причин, побуждавших его жену просить о покупке яда, и, слыша глупые предлоги, благоразумно и твердо он сказал бы: «Нет». Но не такого рода человек — подсудимый. Он слишком добр к своей жене, он слишком чист для того, чтобы заподозрить у нее нехорошую мысль, чтобы предвидеть последствия и опасности, которым может его подвергнуть исполнение ее просьбы. И что же вышло из этого? Он стоит перед нами как убийца только за то, что по своему благородству не подозревал свою жену.

Говоря так справедливо и красноречиво о муже, старшина так же красноречиво и так же справедливо говорил и о жене:

— Лорд-адвокат спрашивал нас с горькой иронией, прославившей его по всей Шотландии, почему мы не могли доказать, что подсудимый передал оба пакета с ядом жене своей? Я отвечаю ему, во-первых, что она страстно любила своего мужа; во-вторых, что она очень мучилась из-за своей непривлекательной наружности, и особенно от дурного цвета своего лица; в-третьих, что ей указали на мышьяк как на средство для исправления цвета лица. Для людей, которые сколько-нибудь знают человеческую натуру, этих доказательств совершенно достаточно. Неужели мой ученый товарищ предполагает, что у женщин принято открыто говорить о секретных средствах, употребляемых ими для поддержания свежести и красоты? Неужели он так мало знает женский пол, что полагает, что женщина, желающая понравиться мужчине, откроет этому самому мужчине или кому другому, кто может передать ему, что прелести, которыми она надеется склонить к себе его сердце, искусственно приобретены посредством опасных приемов яда? Подобная мысль положительно нелепа. Понятное дело, что мистрис Маколан никогда никому не говорила о мышьяке. Из показаний ее самых интимных приятельниц, тех, которые указывали ей на мышьяк как на средство исправить цвет лица и дали ей книгу, мы видим, что она и им ничего не говорила о своем намерении. Она просила их сохранить в тайне разговор об этом предмете. С начала до конца бедное создание хранило свою тайну точно так же, как скрывало бы ото всех, если бы имело фальшивые волосы или искусственные зубы. И вот ее муж находится на скамье подсудимых, подвергается, может быть, смертному приговору, потому что жена его поступила как истая женщина — как поступили бы ваши жены, господа присяжные, в отношении вас самих.

После такого знаменитого оратора скучно читать следующую и последнюю речь, произнесенную на суде, речь председателя к присяжным.

Он сначала заявил присяжным, что они не могут ожидать прямых улик в отравлении и должны довольствоваться случайными доказательствами. Это было справедливо, как мне кажется. Но вслед за тем он прибавил, чтобы они не очень-то им доверяли.

— Вы должны принимать за удовлетворительное доказательство лишь то, что вполне убеждает ваш ум, — сказал он, — не какое-нибудь предположение, а безусловный, справедливый вывод.

Кто же мог решить, что было справедливым выводом? И какие доказательства должны были служить лишь предположением?

Я нахожу излишним приводить дальнейшие отрывки из этой речи. Присяжные, поставленные, без сомнения, в тупик, целый час толковали в особой комнате. (Будь присяжные женщины, они не задумались бы ни на минуту.) Вернувшись в зал заседания, они произнесли свой робкий, нерешительный Шотландский приговор: «Не доказано».

В публике раздалось несколько слабых рукоплесканий, которые были тотчас же остановлены. После известных формальностей подсудимый был освобожден. Он медленно удалился, как человек глубоко огорченный, опустив голову, не глядя ни на кого и не отвечая обступившим его друзьям. Он знал, бедняга, какое пятно налагал на него этот приговор.

«Мы не говорим, что вы невиновны во возводимом на вас обвинении, мы говорим только, что не имеем достаточных улик!» Вот каким позорным заключением окончилось это дело в то время и осталось бы таким навсегда, если бы не я.

Глава XXI. Я ВИЖУ СВОЙ ПУТЬ

При сероватом свете утра я закончила чтение отчета о деле моего мужа, обвинявшегося в отравлении своей первой жены.

Я не замечала усталости. Я не хотела ложиться спать после стольких часов, проведенных мною за чтением и размышлениями. Это было странно, но между тем это было так: я чувствовала себя так, как будто я уже выспалась и только что проснулась совершенно новой женщиной, с новыми мыслями.

Я теперь понимала, почему Юстас бежал от меня. Человеку с такими утонченными чувствами было бы настоящей мукой беспрестанно видеть свою жену, читавшую отчет о его процессе, известном всему свету. Я сознавала это и в то же время думала, что он мог бы доверять мне и рассчитывать, что я вознагражу его за все его страдания. Может быть, он еще одумается и вернется. А в ожидании этого я от души жалела его и от души простила его.

Одно только вызвало у меня неприятное ощущение, несмотря на все мои размышления: не любит ли Юстас мистрис Бьюли до сих пор? Или я изгнала из его сердца эту страсть? Какого рода красотой обладала она? Было ли между нами что-нибудь схожее?

Окно моей комнаты выходило на восток. Я подняла штору и увидела солнце, величественно поднимавшееся на горизонте. Мною овладело желание выйти подышать свежим утренним воздухом. Я надела шляпку и шаль и взяла с собой отчет о процессе. Я мигом отодвинула дверной засов и очутилась в маленьком прелестном садике Бенджамина.

Успокоившись и освежившись чудным утренним воздухом и тихим одиночеством, я с новыми силами обратилась к волнующему меня вопросу.

Я прочла все о процессе и решила посвятить жизнь свою этому святому делу: доказать невиновность моего мужа. Одинокая, беззащитная женщина, я должна была привести это решение в исполнение. С чего я должна была начать?

В моем положении самое смелое начало должно было быть самым разумным. Я имею основание полагать, как я уже заметила выше, что для меня самым надежным советником и помощником мог быть Мизеримус Декстер. Он мог обмануть мои ожидания или отказать мне в помощи, как мой дядя Старкуатер, или мог принять меня за сумасшедшую. Все это было возможно. Но я решилась сделать попытку и первым делом обратиться к этому калеке, если он еще жив. Предположим, что он меня примет, отнесется ко мне сочувственно, поймет меня. Что скажет он мне? Сиделка в своем показании заявила, что он говорит всегда бегло, скоро. Он, вероятно, спросит меня: «Что хотите вы делать и чем могу я помочь вам?»

Что я отвечу на эти простые вопросы? У меня был бы готовый ответ, если бы я смела перед кем-либо сознаться в тайных мыслях, бродивших у меня в голове. Да, если бы я в состоянии была довериться чужому человеку и рассказать о том подозрении, которое возникло у меня после чтения отчета о процессе, подозрении, которое я не решалась поверить даже этим страницам!

А между тем я должна наконец высказать его, ибо это подозрение привело меня к тем результатам, которые составляют важную часть моей истории и моей жизни.

Я должна признаться, что по прочтении отчета о процессе я в одном очень важном пункте была согласна с мнением моего врага и врага моего мужа — лорда-адвоката. Он считал объяснение смерти мистрис Маколан, представленное защитой, грубой уверткой, в которой ни один разумный человек не мог найти ничего похожего на действительность. Не заходя так далеко, я, однако, тоже не видела никакого основания думать, что бедная женщина приняла по ошибке слишком большую дозу мышьяка. Я верила, что у нее тайно хранился мышьяк и что она употребляла или намеревалась употреблять его для исправления цвета своего лица. Но далее этого я не шла. Чем больше я размышляла, тем больше казалось мне справедливым заключение со стороны обвинителей, что мистрис Юстас Маколан умерла от руки убийцы, но они, конечно, ошибались, обвиняя в преступлении моего мужа.

Муж мой был невиновен, кто-то другой был, по моему мнению, виновен. Кто же из лиц, живших в то время в доме, отравил мистрис Маколан? Мое подозрение пало на женщину. А имя этой женщины — мистрис Бьюли.

Да, к такому ужасному заключению пришла я. И, по моему мнению, это был неизбежный результат чтения отчета о процессе.