Жена врага - Юлия Булл

расположилась напротив кухонного окна и стала наблюдать за всем происходящим. Видела, как двое солдат разгружали телегу с ящиками. Это был алкоголь. Но не дорогой ликер и шампанское, а традиционные местные напитки, которые так любили немцы. «Значит, вечеринка у персонала намечается», – решила я. Одна девушка рассказывала про такие, однажды она попала на праздник пива, и женщины из обслуги сильно пострадали от пьяных немцев. Над девушками надругались жестоко, с избиением. Позже одна оказалась в положении, и ее забрали к себе врачи на аборт, после этого ее никто не видел.

Я старалась не думать о предстоящей вечеринке у немцев. Тем более я вообще ни о чем думать не могла. Даже сны, мне казалось, совсем меня покинули. Все было словно в темноте, пусто, закрывая глаза каждый раз перед сном, я думала о сыне, слезы наворачивались, подступала горечь. Хуже некуда, когда не владеешь информацией о собственном ребенке, жив ли, как он, что с ним, где он…

Старалась не вспоминать мужа и Захара, было невыносимо от осознания того, что их нет в живых. Что их не будет больше никогда рядом. И никто из них мне не поможет. Я осталась одна, и только я сама себе могла помочь. Но только не знала чем.

– Мария, – окликнула меня Эмма, – надо отнести еду господину гауптштурмфюреру. Капитану Гансу Отто. С тобой пойдет патрульный, покажет дорогу.

Как только я услышала имя того самого офицера, сердце словно вниз провалилось. Я почему-то сильно испугалась, или это было стеснение, или стыд, что я не такая, как он думает, хотя зачем ему вообще было думать обо мне? Кто я такая? Узница, грязная женщина, предательница или кто? Кто бы я ни была, но я та, которая ради жизни согласилась на условия врага. «Конечно, меня на Родине никто не пожалеет и не похвалит. А как только вернусь домой, на расстрел тут же отправят», – это все мысли тех дней были.

Но я хотела жить, хотела увидеть будущее своего сына, свое, в конце концов. Да, я хотела жить, а почему я должна была думать о смерти, ради чего? Готова ли я была гореть в аду за такие мысли? Да, была готова!

Наверное, мне надо было обозлиться на власть нашу, за раскулачивание, за расстрел отца и мужа, за горсть зерна, отбыв срок на каторге, за то, что допустили впустить врага на нашу землю. Что мы за народ, менталитет такой, не знаю, но мы молчим, терпим и молчим. Мы в большинстве своем гуманны, жалостливы и милосердны. Единицы готовы возмутиться и жизнью поплатиться, а что же дальше ждет, быть в строю, как все? Как все я быть меньше всего хотела, но это никого волновать не будет, значит, надо уметь подстраиваться жить. Адаптироваться я могла под любую ситуацию, и если оказалась в концлагере, значит, и спасать себя я должна была сама.

Я взяла корзину с продуктами и вышла во двор. В сопровождении солдата мы проследовали к самому дальнему домику вдоль тропинки.

Это был высокий, аккуратный особняк, с небольшими квадратными окнами, имеющие тонкие, светлые перемычки, ставни которых были окрашены в контрасте с цветом фасада. Крыша была, как и у всех соседних домов, выдержанных в едином стиле, двускатная, обладающая широкими свесами и покрытая черепицей.

Вообще, я с удовольствием рассматривала все дома в поселке. Они отличались от наших, тем более от тех, привычных моему глазу. Наши строили будто халтурили, на скорую руку, с кривыми стенами, неровными углами, перекошенными окнами. Даже эти огромные пороги, через которые надо было перешагнуть с широко раскинутой ногой, а голову пригнуть, чтобы не удариться о верхний проем. Двери, как правило, проседали. Петли ослабевали, скрип сопровождал зверский, и это могло долго никого не волновать, не обращали внимания просто.

Конечно, купеческий дом отличался от крестьянской избы, но после того как я увидела немецкие дома, поняла, что тоже не являлся особо прекрасным архитектурным строением. Было в них, конечно, что-то особенное, но все же получалось однотипно и незамысловато, неинтересно, я бы сказала. Планировка порой была странная, все эти проходные комнаты, которые совершенно непропорционально были расположены, толком и не выполняли свой функционал. То ли дело немецкие. Прочный фундамент и высокий достаточно. Стены из бетонных блоков или кирпича. Эти дома радовали планировкой и высокими потолками, просторными комнатами, а тепло и звукоизоляция были отменными. И запах всегда стоял, запах неизвестного мне происхождения, не еды, не чего-то отталкивающего и раздражающего, а именно приятный.

Мы подошли к крыльцу домика Ганса. Патрульный постучал в дверь, после чего открыл ее и пропустил меня вперед. Я оказалась в просторном помещении, в центре комнаты стоял стол, окруженный деревянными стульями, поодаль кровать, буфет, высокий комод и шкаф. Послышались шаги, и в комнату вошел он.

– Ты можешь быть свободен, – обратился Ганс к патрульному, а потом посмотрел на меня и произнес: – Поставь все на стол.

Я исполнила просьбу, стараясь не поднимать глаз, и встала как вкопанная.

– Почему ты не смотришь на человека, когда с тобой говорят?

Я подняла голову и посмотрела прямо ему в лицо, он стоял поодаль от стола. Его руки были в карманах брюк, ноги на ширине плеч, прямая осанка, не та, когда я впервые его увидела. Он широко раскрыл глаза и пристально посмотрел на меня, протянув руку к корзине с продуктами. Я словно провалилась в его бездонные зеленые глаза, никогда таких раньше не встречала.

– Ты ведь знаешь немецкий, почему не отвечаешь?

Я очнулась и открыла рот:

– Прошу прощения, я, возможно, не совсем понимаю правила поведения здесь. Я ведь на временном поселении, в лагере не принято смотреть на надзирателей, запрещено.

– Разве я твой надзиратель?

– Нет.

– Тогда ты можешь смотреть. Я разрешаю. Но не всегда, только когда можно. Понимаешь?

– Понимаю.

– Тебе страшно?

– Нет.

– Почему?

– Я не знаю, что именно мне бояться.

– Меня. Меня ты не боишься?

– Нет.

– Почему?

– Вы не страшный. Мне не страшно с вами.

– А ты смелая. Я знаю про твой допрос. Значит, ты партизанка?

– Получается, да. Жила в лесу.

– А в лесу было страшно?

– Нет. Когда знаешь место, где находишься, не страшно.

– А здесь, в лагере? Страшно?

– Моментами.

Ганс уже вовсю трапезничал во время нашего диалога. Протерев рот салфеткой, он отодвинул стул и встал из-за стола. Выпрямился, поправил форму на себе, потом кончиком языка облизал правый уголок рта и приблизился ко мне, продолжая держать рот полуоткрытым. От него приятно пахло, одеколон или мыло, не понимала в тот момент, но запах был одурманивающий. Никакого пота, никакой грязи на лице или шее. Волосы были свежестриженные и уложены набок. Он приподнял левую руку, дотянулся до корзины, достал яблоко и протянул мне. Я посмотрела сначала на фрукт, а потом на его кисть. Идеально длинные пальцы и ровные ногти, а главное, чистые. Он развернул ладонь вверх и жестом еще раз протянул мне угощение. Я взяла яблоко и произнесла:

– Благодарю.

– Съешь сейчас здесь, чтобы не возникло вопросов ни у кого там.

– Хорошо.

– Мария, кажется. Тебя ведь так зовут?

– Да.

– Откуда знаешь немецкий?

– Много читала книг. Научную и художественную литературу.

– А кроме немецкого, какие еще знаешь языки?

– Свой родной. Еще французский и немного английский.

– Так странно, ты говоришь практически без акцента. И тебе действительно не страшно. Ты спокойна. Ну, может, небольшая дрожь. Не бойся меня. Хорошо? Договорились?

– Да.

– Сейчас можешь идти. Тебе ведь вечером еще предстоит работа.

– Да. Я пойду.

На улице меня ждал патрульный. Вернувшись на кухню, я не могла стереть перед глазами образ Ганса. Это было странно, но мне хотелось до него прикоснуться. И как прокомментировать мой страх перед ним, я не знала. Но мне было страшно не оттого, что он немец, а потому, что он мужчина, какого я никогда раньше не встречала. Весь его образ, он просто не поддавался описанию. Его внешний вид, казалось, просто ухоженность, только и всего. Ну конечно, он просто