Жена врага - Юлия Булл

лишиться хотел? Верно, никто, вот и трудились дружно. Вот так ревизором и стояла Алечка, пока… А вообще, все эти разоблачения, стукачества от злых, завистливых людей шли. У нас же как, тот, кто имеет меньше другого, от этого и бесится. И отправили Алечку на каторгу. Жалость раздают бесплатно, а вот зависть нужно заслужить. Но то себе на благо, Алечка хоть пожила хорошо, а бабы, которые в нищете да с алкоголиком, вот этих я вообще никогда не пойму, еще и руки марать из-за таких уродов да срок мотать!»

Среди заключенных хорошо помню тех женщин, кто за убийство мужа сидели, такая странность была. Мужик бабу ударил, она головой об стол, несчастный случай, а вилами жена дурного мужика, давай на каторгу, дети беспризорники. Разводы не обсуждались, да и куда с толпой ребятишек женщина могла пойти? Как говорили, все стерпится – слюбится.

Утром я проснулась от громких возгласов с улицы: «Иди, иди быстрее, русская свинья». Конвойный вел кого-то. Решила посмотреть и увидела Захара! Только и могла под нос прошептать: «Боже мой, живой!»

«Кто же еще здесь, где остальные?» – путалась в вопросах. Время шло, но никто не выходил из «домика допросов». Я сидела и ждала, прислушиваясь к каждому звуку. Мне было не по себе, чувство страха, неизвестность, давно я такого не испытывала. «Что там впереди или все, конец? Интересно, немцы нашли наши личные вещи, мои вещи, что дорого мне? Зачем я об этом подумала, какая теперь разница?»

Вдруг я услышала звуки, быстро поднялась и прилипла к окошку. Вышли двое немцев, кого-то волокли по земле. Это был Захар. «Значит, пытали, но что спрашивали, что скрыл? За что его так?» Я себе места не находила в ожидании опять не пойми чего.

Прошло время. Даже не зная, какой был час, просто ориентировалась на интуицию. Ближе к вечеру, наверное. Мне принесли еду. Ничего не сказали, и я вновь осталась одна со своими мыслями.

Утром следующего дня снова услышала голоса. Я к окошку быстрее. Собралась толпа зевак. Даже подпускать плохие мысли не хотела, неужели это все… конец…

Страшно как никогда было. Началась паника, тряслись руки, по коже мурашки. Правая нога словно онемела подо мной. Тошнота подступала к горлу. Я сидела в ожидании, когда за мной придут. Но никто не приходил. Поднялась к окошку. Захар! Я его узнала со спины. И все остальные, все мои родные… Я не смогла на это смотреть. Слезы заполняли глаза. Сползла на пол и закрыла руками рот. Мне хотелось от боли волчицей выть, будто раненой, а лучше быть добитой!

В ухо врезался звук, четкий и разборчивый звук. Я услышала, как под тяжестью тел стянулись петли веревок и заскрипели доски самодельной виселицы.

Я отключилась.

Когда глаза открыла, кругом была темнота. Еда на пороге. Весь день проспала без сознания. Ничего не соображая, хотелось одновременно пить и в туалет. Тошнило.

На следующий день за мной пришли. Я вновь оказалась на допросе. Со мной разговаривал толстяк:

– Вот, Мария, ты и уезжаешь. Твой немецкий хороший, а значит, можешь говорить с нашими без затруднений. И доносить информацию до своих. Там, куда ты будешь доставлена, ты нужна. Твои соотечественники тоже там. Понимаешь?

– Не совсем. Но подробностей, думаю, не будет. Увижу все на месте.

– Ты умная и все понимаешь. А значит, мы договорились с тобой. За Германией будущее. Уже Европа наша, осталось вот Сталина убрать, и тогда весь мир у наших ног, и светлое будущее лучшей нации.

Я не совсем понимала смысл набора слов толстяка. Мир, Сталин, будущее… Кроме как слова «война» мой мозг больше ничего не воспринимал. А еще я хотела понять, почему на нашей земле фашист зверствует и никто его не останавливает. Огромная промышленная страна, казалось бы, с такими возможностями для развития, но защитить нас, как оказалось, было некому. Сами себя спасали. Я ничего не знала, кто в какой ситуации, как люди в других городах и селах выживали. А там, где я отбывала срок, тоже враг ходил или тихо было? Где же армия наша была, когда на нас напали? Вот о чем я думала тогда, пока находилась в плену и готовилась к неизвестному мне скорому будущему.

Меня вывели во двор. Я посмотрела на небо, даже не понимала, какого оно цвета было и есть ли Бог на самом деле. «Если он существует, почему не видит весь этот ужас, который творится на земле?» – первое, что промелькнуло у меня в голове.

Меня провели мимо виселицы. Я опустила голову, сдерживая слезы, зная, что не хочу это видеть, не могла потому что.

Глава 27. Чужая земля

Меня усадили в телегу к старику в сопровождении двух полицаев, которые всю дорогу курили и ржали как кони. Я даже не вслушивалась в их разговор, он был настолько глупый и бессмысленный, что не вызывал никакого интереса, как и у старика, мне показалось.

Приехали на станцию. Там отвели в комнату. Немец, не подняв головы, оформил какие-то документы, а потом распорядился посадить меня в шестой вагон.

Вагон был забит людьми. Я нашла свободное место на полу и разместилась, прислонившись к стенке. Товарняк тронулся, и мы покатились. В голове творилась каша, от укачивания меня морило в сон. Просыпаясь иногда от торможения, я пыталась справиться с головной болью. В виски било с такой силой, что хотелось выброситься на рельсы. Я продолжала закрывать глаза, в надежде, что с помощью сна перестану думать о боли.

Практически никто не разговаривал. Стоял звук колес, и изредка слышались голоса. Дышать было нечем, словно в хлеву, как скотина, мы были все. Я не знала, который час, даже не знала, какой день. «Лучше бы меня убили», – подумала я.

Ко мне подошла женщина и протянула маленький кусок хлеба, держа в другой руке кружку с водой. Мне хотелось только пить, но знала, что надо и поесть. От съеденных крох разболелся живот, натощак совсем было невыносимо.

В туалет я идти не хотела при всех, стала терпеть. Чтобы не чувствовать боль еще и в животе, решила поспать.

Проснулась, как только поняла, что пропали звуки. Мы остановились. Двери вагона открылись. Все стали спрыгивать на землю. Загнав всех в один овраг, дали распоряжение сходить по нужде. Стало легче. Спустя время всех загнали обратно в вагон. И мы продолжили путь. Я не знала, куда нас везут, а спрашивать и говорить с кем-то не было желания совсем.

Проснулась от команды: «На выход!» Один из патрульных приблизился ко мне и указал дулом автомата направление. Меня отделили от остальных. И повели в другую сторону от толпы.

В ушах стоял детский плач, лай собак, немецкие фразы, гул не пойми от чего. Со всех сторон кричали плакатные лозунги. Я вчитывалась, и от этого мне становилось еще дурнее. Не поднимая глаз, чувствовала, что я под пристальным наблюдением немцев, поэтому старалась не раздражать и не нарываться на рожон.

Меня вели в какое-то направление по перрону, и в какой-то момент у моей груди оказался вновь приложенный автомат. Это был знак прекратить движение. Я остановилась, продолжая смотреть вниз, держа руки за спиной. Мимо проходили люди в форме, я видела только обувь. Как только немец убрал автомат, мы продолжили движение. Я боялась сбиться с ног, подняла голову на секунду, чтобы сориентироваться по своему пути, и мои глаза встретились со взглядом немецкого офицера.

Он был высокий, немного ссутулившийся, но при этом хорошего телосложения. Аккуратно пошитая форма идеально сидела по его фигуре, серый цвет ему шел. Его грустные, как мне показалось, зеленые глаза были прикрыты густыми ресницами, и лишь слегка виднелось веко под красивой формой бровей и козырьком его фуражки. Губы словно контуром обведенные, четкие линии сильно выделялись, а припухлость была налита розовым цветом. Гладко выбритое лицо и подбородок, на котором еле заметны были небольшие следы высыпания от возможного раздражения, а поскольку чувствовался запах одеколона,