Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Вскоре после возвращения Маршалла из Москвы Ачесон убедил его выступить по радио, чтобы рассказать американцам о «страданиях народа, который взывает о помощи, которому нужен уголь, продовольствие и предметы первой необходимости». В своем радиообращении Маршалл предупредил американцев, что «пациент умирает, пока врачи раздумывают». 5 июня, выступая в Гарвардском университете, Маршалл обнародовал план возрождения послевоенной Европы, известный с того времени как План Маршалла. «Инициатива, – подчеркнул он, – должна исходить из Европы», но доллары должны исходить из Америки. На пресс-конференции 12 июня – спустя три года с того дня, как они с Черчиллем посетили побережье Нормандии в день «Д», – Маршалл, призывая к объединению Европы, сослался на черчиллевскую речь в Цюрихе в 1946 году, как один из факторов, оказавших влияние на его убежденность в будущем величии восстановленной из руин Европы. Сталин, всегда подозревавший американцев в стремлении к установлению «контроля», отказался от помощи. Советские сателлиты, включая Венгрию, в которой Москва организовала коммунистический переворот в конце мая, тоже отказались от помощи по приказу Москвы. Но шестнадцать стран свободной Европы дали согласие на участие в плане.

Черчилль назвал План Маршалла «поворотным моментом в мировой истории». Почти 13 миллиардов долларов – около 5 процентов годового валового внутреннего продукта США и 16 процентов федерального бюджета – найдут свой путь в Европу в течение следующих четырех лет, в том числе более миллиарда долларов в Великобританию. Это было воплощением четвертого нравственного принципа Черчилля: «В мире – добрая воля». Черчилль в течение двух лет боролся за сплоченность Европы. План Маршалла был направлен на решение экономических проблем; теперь европейцам предстояло решать политические вопросы[2294].

К 1947 году финансовое положение Черчилля заметно улучшилось. Его дочь Мэри позже написала, что впервые в жизни, благодаря помощи друзей и издателей, «Уинстон был богат». У Черчилля было два источника доходов. В конце 1945 года его друг лорд Камроуз предложил, как выразился Черчилль, «великолепный план», превратить Чартвелл в национальное достояние. Камроуз организовал фонд, в который сам пожертвовал 15 тысяч фунтов, а к августу 1946 года увеличил сумму до 80 тысяч фунтов, благодаря шестнадцати жертвователям. Этого было достаточно, чтобы купить Чартвелл почти за 45 тысяч фунтов и передать его в Национальный фонд с капиталом в 35 тысяч фунтов. Черчилль получил пожизненное право владения за 350 фунтов в год. После его смерти Чартвелл со всеми документами, картинами, мебелью и памятными вещами, которые Черчилль обещал там оставить, должен был открыться для публики[2295].

В конце 1946 года, по завершении сделки, Черчилль направил внимание и средства на приобретение соседних ферм и ремонт своего лондонского дома на Гайд-парк-Гейт, 28 (и соседнего дома номер 27, который он тоже купил). В Чартвелл привезли призовую корову джерсейской породы и свиней породы ландрас, а в 1948 году «лендровер», чтобы объезжать владения, площадь которых составляла почти 500 акров. Немецкие военнопленные – Черчилль называл их «фрицами» – выполняли большую часть работ. Один из немцев полюбил сельскую жизнь и сельскую девушку, женился на ней и начал новую жизнь среди англичан. Военнопленные расчищали поля и сажали бобовые; сажали на грядках салат и выращивали в теплицах огурцы. Персиковые деревья стояли ухоженные, виноградные лозы были аккуратно подрезаны. О яблонях и грушах, которые Черчилль посадил двадцать лет назад, хорошо заботились. Розы и глицинии были подстрижены; дорожки в розарии, разбитом в 1920-х годах Клементиной, были расчищены. Теннисный корт был превращен в площадку для игры в крокет; у хозяйки особняка больше не было сил для тенниса, но она с удовольствием принимала участие в крокетных матчах с приезжавшими в гости друзьями, включая фельдмаршала Монтгомери, о котором Колвилл написал, что он сделался «добродушным, милым любителем выставлять напоказ свои переживания, спокойным, но одиноким и жалким». Монти и Клементина поначалу не ладили во время реабилитации Черчилля в Марракеше в 1943 году, когда Монтгомери позволил себе диктовать Клементине, кого приглашать к столу. Их отношения стали еще более напряженными, когда Монтгомери, который тогда служил начальником имперского Генерального штаба под началом Эттли, заявил, что военная служба более достойная профессия, чем политика. На это Клементина отрезала: «Как только у вас хватило невоспитанности и наглости говорить такое в моем доме». Вскоре он был прощен. Следующие десять лет Монти и Клементина провели много дней, сражаясь на крокетном поле. Хозяин поместья не участвовал, но иногда наблюдал за игрой[2296].

Черчилль заполнил три пруда гигантскими золотыми рыбками, которых он кормил с рук личинками, привезенными из Лондона в жестяных банках. Он пытался защитить своих рыбок от хищных птиц при помощи устройства собственного изобретения, своего рода плавучей вертушки, сооруженной из велосипедного колеса с маленькими зеркалами. Он объяснил принцип действия этого хитроумного изобретения американскому журналисту Стюарту Элсопу, когда они прогуливались по имению: ветер поворачивает колесо, зеркала, поймав солнечные лучи, отражают яркие вспышки, которые должны отпугивать птиц. «К сожалению, – сказал Черчилль Элсопу, – на этом маленьком острове редко светит солнце»[2297].

Чартвеллская фауна становилась все многочисленнее и разнообразнее. Правительство Австралии прислало в подарок двух черных лебедей с красными клювами; к ним присоединилось еще трое: вся компания отличалась на редкость скверным характером. Черные лебеди жили на нижнем озере вместе с парой канадских гусей (названных Лорд и Леди Бивербрук) и двумя белыми лебедями, самкой, Мистер Юнона, и самцом, Миссис Юпитер. Как объяснил Черчилль леди Диане Купер, их так назвали потому, что сначала неправильно определили их пол. Кроме того, в нижнем озере обитали разные утки и «пять глупых гусей».

Каждое утро Черчилль вызывал своего телохранителя и объявлял: «Сержант, я готов идти гулять». Он мог попросить машинистку взять блокнот и сопровождать его во время прогулки, на случай если ему потребуется записать какую-нибудь мысль. Затем, как вспоминала одна из новых машинисток, Сесили (Чипсы) Геммел, он «шагал в своей ужасной старой шляпе, из которой торчали лебединые перья» кормить своих «бедных маленьких птичек» черствым хлебом из корзины, которую нес на локте. Придя на берег, он начинал созывать лебедей – «арф, арф, арф», и они тут же появлялись. Он бросал кусочки хлеба медленно, по одному, заставляя птиц драться за добычу, глупых гусей со свирепыми лебедями. Он был добрее к беззащитным крылатым созданиям. Опасаясь снижения популяции бабочек, он устроил сад бабочек и превратил садовый сарай в питомник по выращиванию бабочек. У него родилась идея устроить для бабочек фонтаны, в которых бы билась вода с медом, но в итоге он отказался от этой идеи. Привезли еще джерсейских коров и пони. После приобретения соседней фермы хозяйство пополнилось стадом коров шортгорнской породы. В 1947 году в Чартвелле поселился пудель по кличке Руфус II, заняв место Руфуса I, погибшего под колесами автомобиля. Руфус ел вместе с семьей в столовой из миски, стоявшей рядом со стулом хозяина. Дворецкий в первую очередь обслуживал Руфуса, а уже потом гостей[2298].

В феврале 1947 года Мэри вышла замуж за Кристофера Сомса, капитана Колдстримского гвардейского полка, помощника военного атташе в Париже. Молодожены поселились на одной из ферм Чартвелла, а Черчилль тем временем приступил к работе над военными воспоминаниями, которым уделял время и в Чартвелле, и на Гайд-парк-Гейт, 27–28. Позже Мэри написала, что к тому времени «Уинстон владел если и не настоящим королевством, то по меньшей мере княжеством». Спустя два года, когда Кристофер Сомс убедил своего тестя приобрести французского скакуна, Черчилль занялся королевским спортом. Жеребец по кличке Колонист II оказался чемпионом, победив на скачках в Солсбери в 1949 году под цветами Черчилля (точнее, его отца Рзндольфа, серого с розовым) и еще на шести престижных скачках в 1951 году. Клементина в письме другу журналисту Ронни Три выражала удивление «этой странной новой гранью в разнообразной жизни Уинстона. До того как купить лошадь (не могу понять почему), он едва ли когда-нибудь в жизни был на ипподроме. Должна сказать, я не нахожу это безумно забавным»[2299].