Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

22 января Гарри Гопкинс, который провел в больнице больше двух месяцев, написал Черчиллю короткое письмо, закончив словами: «Сердечный привет Клемми и Саре… которых я надеюсь увидеть прежде, чем вы отправитесь домой». Гопкинса лечили от цирроза печени, но доктора ошиблись с диагнозом. Ужасные боли, которые мучили его уже почти десять лет, были следствием гемохроматоза – нарушения обмена веществ и избыточного поступления железа в организм. Письмо, которое он отправил Черчиллю, было последним. Он умер спустя неделю. С собой в могилу он унес два твердых политических убеждения. Первое – что Британия лучший друг Америки и любые попытки Америки вмешиваться в британскую торговлю испортят их отношения. Второе – что в ближайшие годы в России усилится национализм и страна уже не будет стремиться распространять коммунизм по всему миру с таким энтузиазмом, как раньше. Но, вне зависимости от намерений Москвы, Гопкинс был уверен, что «отношения с Советским Союзом будут испорчены» из-за разницы в «фундаментальных понятиях человеческой свободы – свободы слова, свободы печати и свободы вероисповедания»[2274].

В начале февраля, когда Черчилль наслаждался отдыхом, Сталин на съезде партии, как вспоминал заместитель Государственного секретаря Дин Ачесон, «с предельной ясностью обозначил послевоенный политический курс Советского Союза». Россия будет перевооружаться, заявил Сталин, в ущерб производства потребительских товаров, поскольку «капиталистически-империалистические» монополии гарантируют невозможность мирных международных отношений. Джордж Кеннан, в то время поверенный в делах США в Москве, написал политический документ, состоявший из 8 тысяч слов, для администрации Трумэна, вошедший в историю дипломатии под названием «длинная телеграмма». В ней Кеннан предсказывал, что «невротический взгляд» Сталина на международные отношения и страх тирана перед политической нестабильностью приведет к тому, что Советский Союз начнет проводить политику, нацеленную на то, чтобы «всеми возможными способами, внедряя своих агентов, разобщить и ослабить Запад»[2275].

Перед лицом советской агрессии Кеннан советовал придерживаться жестких решений в политике, отчасти потому, что, по его мнению, русские уважали силу, а отчасти поскольку Россия была ослаблена после войны и не в том положении – пока, – чтобы играть более зловещую роль на мировой арене, разве что через доверенных лиц (как в Греции и Югославии). Позже Кеннан написал, что, отправь он эту телеграмму на полгода раньше, она бы вызвала недоумение, а отправь на полгода позже, ее сочли бы «очевидной и лишней». Дипломатическая стратегия Кеннана строилась на его убеждении – в котором он утвердился до Ялтинской конференции, – что Сталин никогда не предоставит народам оккупированных стран, таким как Польша и Болгария, демократические права, в которых он отказал русским. Было бы наивно считать иначе. «Дружба» с Москвой и «бесполезные жесты доброй воли» в надежде, что Москва предоставит эти права, ни к чему не приведут, отчасти потому, что «никто в Москве не верит, что Запад устоит» против советских угроз. Однако, считал Кеннан, Москве не хватает военной мощи для того, чтобы отстаивать свою позицию. Он написал, что Москва не располагает достаточными военно-морскими и военно-воздушными силами, чтобы бросить вызов в этих областях западным державам. Стратегия Кеннана позже стала известна как стратегия «сдерживания» и более сорока лет лежала в основе политического курса Соединенных Штатов в отношении Советского Союза[2276].

В своем пренебрежении к военным возможностям Советского Союза в воздухе и на море Кеннан был заодно с Уолтером Липпманом, но они не учитывали (в отличие от Черчилля, который понял это вскоре после налета на Дрезден) возможности бомбардировщиков дальнего действия и ракет. Бернард Монтгомери тоже считал, что Россия беспомощна в военном отношении, в отличие от Америки и Британии, которые «продемонстрировали воздушную мощь Запада», что не могло не произвести впечатления на русских, когда 1700 американских и британских самолетов пролетели строем в небе над Франкфуртом. Спустя несколько месяцев, после визита в Москву, Монтгомери уехал в полной уверенности, что силы русских «истощены» и страна «совершенно не готова принять участие в войне против сильного альянса союзных государств». Но Черчилля беспокоила русская угроза Европе, а не всей планете. И хотя Россия не была мировой морской державой, но и Великобритания уже не была владычицей морей. В Средиземном море образовался военно-морской вакуум, который Россия легко могла заполнить, задумай она наконец взять за горло своего 200-летнего врага, Турцию, или отвоевать у Анкары свободный проход через Дарданеллы. Но больше всего Черчилля беспокоил тот факт, что на Западе не было альянса, который мог бы противостоять российской угрозе. Война закончилась; Америка была занята производством «паккардов», «шевроле», телевизоров Philco и стиральных машин General Electric. «Альянс» было по-прежнему неприятным, если не ругательным словом для американцев и, особенно, для республиканцев Тафта в Вашингтоне[2277].

За три месяца до отъезда во Флориду Черчилль получил приглашение президента Вестминстерского колледжа в Фултоне, штат Миссури, прочесть цикл лекций. Черчиллю приходило много подобных приглашений, но постскриптум был собственноручно написан президентом Трумэном. В нем Трумэн напомнил Черчиллю, что он выходец из Миссури, и сказал, что готов лично представить Черчилля перед лекциями. Трумэн предложил Черчиллю – которого президент считал «первым гражданином мира» – остановиться в Вашингтоне, чтобы оттуда они вместе отправились в Миссури в президентском поезде. Черчилль охотно согласился и сказал, что хотел бы прочесть одну лекцию, чтобы не переутомиться, занимаясь подготовкой большого количества выступлений. В течение несколько месяцев он ждал, когда ему представится возможность поделиться своими взглядами на мир, выступив перед большей аудиторией, и тут появился президент Соединенных Штатов со своим предложением, которое, сказал Черчилль Трумэну, было «очень важным государственным актом». В полдень 4 марта, после завтрака в Белом доме, Черчилль с Трумэном отправились на вокзал Юнион-Стейшн. С ними поехали несколько помощников Трумэна, в том числе адмирал Лихи, пресс-секретарь Чарли Росс и генерал Гарри Воган, крепкий, грубоватый, много пьющий, заядлый курильщик, опытный политик и близкий друг Трумэна с Первой мировой войны. Недавно назначенный специальным помощником президента тридцатидевятилетний Кларк Клиффорд, выпускник Университета Вашингтона в Миссури, тоже занял место в президентском поезде, чтобы совершить 18-часовую поездку до Сент-Луиса. Как только поезд отошел от станции, подали напитки. Черчилль пил шотландский виски с водой, заявив, что добавлять лед в алкогольные напитки «варварский» американский обычай, как и привычка американцев не пить виски во время еды[2278].

Встречи Черчилля и Трумэна в Потсдаме в июле прошлого года были короткими и формальными. На самом деле Черчилль уехал из Потсдама, испытывая «сильные сомнения относительно Трумэна», позже написал Клиффорд. Спустя годы Черчилль признался, что не хотел, чтобы Трумэн занял место Франклина Рузвельта. Но в Потсдаме все мысли Черчилля были заняты предстоящими выборами и русскими. А затем с Трумэном общалось правительство Эттли, а не Черчилль. За время поездки Черчилль составил мнение о президенте как о человеке, которого американцы назвали бы «простым парнем». Он был прямым, честным, не имел склонности к интригам, как Франклин Рузвельт во время переговоров. (Спустя несколько месяцев лорд Моран сказал Черчиллю, что он узнал, как Рузвельт говорил членам своего правительства, что Черчиллю приходит сотня идей в день, и только четыре из них стоящие. Черчилль ответил: «Какая наглость со стороны Рузвельта. Глупо слышать такое от человека, у которого вообще не было идей».) Трумэн, как Эйзенхауэр и Гопкинс, был выходцем из простой семьи, уроженцем Среднего Запада. Что видишь, то и получаешь. Теперь, когда умер Гопкинс, Черчилль не мог найти лучшего друга в Америке, чем Гарри Трумэн. В Потсдаме адмирал Кинг сказал лорду Морану: «Обратите внимание на президента. Ему тут все внове, но он справится. Он куда более типичный американец, чем Рузвельт, и он сослужит хорошую службу не только Соединенным Штатам, но и всему миру»[2279].