Черные крылья - Сьяман Рапонган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Вот старик, которого я уважаю больше всего», – с восхищением думал Сьяман Анопен.
Лодки прорывались одна за другой, разбивая волны, словно небольшая эскадра кильватерной колонной выступала в поход, пока солнце еще не взошло над горой Дзизагпитан и нежный свет раннего весеннего утра покоился на лазурной морской глади. Остроносые суденышки рассекали набегающие волны, пеной омывая торсы воинов. Соленые брызги, вырываясь наружу, будто слюнки грудных младенцев, алчущих материнского молока, закаляли волю отважных гребцов в безбрежном океане. Это потрясающее зрелище до слез растрогало замыкающего колонну воина Сьямана Анопена.
Он насчитал всего семнадцать лодок, а в детстве, он помнил, в море выходило за раз сорок-пятьдесят.
«И где теперь те люди, те лодки?» – с тоскою думал он.
На расстоянии двух-трех километров от берега лодки разошлись, каждый стал грести на свое усмотрение: на восток или на запад, поближе или подальше от берега, и за каждым тянулась леска для ловли летучей рыбы на тридцать-сорок метров в длину. Лодки-татала с отважными воинами на борту рассредоточились по акватории тихого моря. Смелые гребцы со смирением на лицах тайно молились, чтобы летучая рыба побыстрее заглотила наживку. Слова их древнейшей молитвы «Катван, Катван», призывающие рыбу клюнуть на приманку, сливались с плеском волн.
Сьяман Анопен, впервые после того, как стал отцом, отправившийся на лов рыбы, тоже произносил магические «Катван, Катван». Впервые в жизни он молился об улове в открытом море, испытывая огромную радость, что наконец-то у него появились возможность и право произнести эти слова.
Лазурное море несло его все дальше и дальше, а его друга Сьямана Пиявавонгана – на одной с ним линии, но чуть западнее. И так, то уходя чуть дальше в открытое море, то возвращаясь обратно, он ликовал, исполняя спустя двадцать с лишним лет свою детскую мечту. Он думал о Сьямане Дзинакаде, о Гигимите, с которыми в шестом классе поклялся ловить рыбу в море. И где же он теперь? Воспоминания о былом заглушали даже ожоги от лучей поднявшегося в зенит солнца.
– Жарко, дру… – не успев договорить, Сьяман Пиявавонган вдруг бросил весла и принялся тащить натянувшуюся леску, то медленно, то настойчиво, и меньше чем через минуту летучая рыба оказалась в его лодке. Тогда он ловко, обычной бечевкой длиной в два фута, привязал живую рыбу к стержню большого крючка в качестве наживки для махи-махи. Затем поднес рыбу ко рту и выдохнул. Рыбешка несколько раз вздрогнула, как будто ее ударили током, тогда рыбак осторожно опустил ее обратно в море с молитвой:
Катван. Макапийа Ко со Накнакем, Та ипанара ко имо со Арайо.
– «Будь добра, замани махи-махи на приманку, пусть твоя добрая душа принесет мне улов!»
С этими словами он отпустил леску на три-четыре метра от лодки, потом сделал четыре-пять осторожных гребков, продолжая твердить: «Катван, Катван».
Сьяман Анопен, наблюдая издалека за этой сценой, вдруг забеспокоился. Он ведь еще не поймал летучую рыбу, а махи-махи вряд ли клюнет на его приманку. У него на лбу выступили капельки пота, им не было числа. Ему так хотелось спросить, что тот говорит? Но еще больше ему хотелось похвалить товарища, а затем спросить совета. После долгих раздумий Сьяман Анопен все-таки не решился нарушить табу и продолжил молча идти параллельным курсом.
И в этот самый момент тридцатиметровая леска вдруг натянулась, и летучая рыба пару раз выпрыгнула из моря. От волнения и охотничьего азарта Сьяман Анопен моментально вспотел и принялся подражать методике друга, то ослабляя, то подтягивая леску. Для него что тридцать, что триста метров – все едино, в конце концов Сьяман Анопен новичок, нервный и неуклюжий, это сразу видно.
Затащив рыбу в лодку, он постарался не дать ей опомниться ни на полсекунды, тут же привязал к большому рыболовному крючку. Ладони с тыльной стороны у него все время потели, пока, ухватив рыбу за крылья левой рукой, он правой приматывал ее бечевкой к крючку. Руки дрожали от напряжения во сто крат сильнее, чем когда он в первый раз прикоснулся к Сосо (груди) под лифчиком своей первой тайваньской подружки.
Ма капзат касьйо, мо кехакай.
– Быстрее, еще быстрее, Кехакай, – услышал он знакомый голос.
Безбезан мо, та мазакат о заксен мо.
– Побыстрее привязывай, а то приманка задохнется, – кричал ему друг.
Конечно, Сьяману Анопену больше всего хотелось бы сейчас оказаться с опытным другом в одной лодке и еще раз получше разглядеть, как он это делает, но пришлось справляться самому. Он несколько раз вытер мокрую щеку о левое плечо, а затем наконец спросил совета Сьямана Пиявавонгана:
Иконго мо кехакай?
– Ну, и что теперь, друг?
Иконго кван мо та, коман о арайо со ни мазакат а ни заксен. Икон мо ньяйи!
– А теперь поживее, конечно: дохлую рыбу махи-махи не сожрет. Ну, чего застыл? Давай, действуй!
Сьяман Анопен слегка запаниковал: рыба, кажется, больше не сопротивлялась. Тогда он кое-как обмотал остаток бечевки вокруг серебристо-белой рыбы и затем вставил ей в рот Тотомид (полтора сантиметра раздвоенного заостренного бамбука).
Папатавон рин мавахен со панид ро?
– У тебя там черные крылья или Папатавон (летучая рыба, которой больше всего любит полакомиться махи-махи)?
Ко катенган!
– Да не знаю я!
Везай пала о панед на.
– Раскрой крылья и посмотри.
Малаван ам яма тезетезем о панид на.
– Белые и прозрачные, но вроде с черными пятнышками.
Катенган рана.
– Ну ясно.
Сьяман Анопен аккуратно опустил в воду некрепко привязанную рыбешку и впервые за тридцать лет обратился со словами к духу рыбы:
Катван, Манара ка со Аяйо. Мо катван.
– Рыба нашего Небесного Бога, прошу тебя, приведи мне махи-махи, рыбка, прошу тебя.
Он пристально посмотрел на летучую рыбу, вернувшуюся в море на конце его лески. Рыба даже не шелохнулась, как будто была мертва. Вспомнив, что забыл подышать ей в рот, незатейливый рыбак снова поднял ее в лодку, поднес к своим губам и подул. Рыба в то же мгновение вильнула хвостом и задрожала, и тогда он со счастливым видом снова отправил ее восвояси. Затем Сьяман Анопен отпустил леску длиной в три сажени – как раз на столько, чтобы можно было ясно
