Голод (пер. Химона) - Кнут Гамсун

Исписавъ 10–12 страницъ, я, наконецъ, изнемогъ отъ холода и напряженія. Я всталъ и вышелъ на улицу.

Въ теченіе послѣдняго получаса мнѣ очень мѣшалъ работать дѣтскій крикъ изъ хозяйской комнаты, такъ что все равно я не могъ дольше работать. Я сдѣлалъ большую прогулку по Драменевенену и бродилъ по улицамъ до самаго вечера, все время обдумывая продолженіе своей драмы.

Когда я возвращался домой, со мной произошло слѣдующее:

Я сталъ у лавки сапожника, на концѣ улицы Карла-Іоганна, почти у самой желѣзнодорожной площади; Богъ вѣсть, зачѣмъ я остановился именно передъ этой лавкой.

Я смотрѣлъ въ окно, но совсѣмъ не думалъ о сапогахъ: мои мысли были далеко гдѣ-то въ другихъ мірахъ. Мимо меня прошли нѣсколько болтающихъ прохожихъ, но я не слышалъ, что они говорили; вдругъ я услышалъ голосъ:

— Добрый вечеръ!

Со мной здоровался мой товарищъ по прозвищу «Дѣвица».

— Добрый вечеръ! — отвѣчалъ я разсѣянно. Я посмотрѣлъ на «Дѣвицу» и не сразу узналъ его.

— Ну, какъ живете? — спросилъ онъ.

— Да ничего, какъ всегда.

— Скажите…. вы все живете у Христи?

— Христи?

— Вы, кажется, говорили мнѣ, что служите бухгалтеромъ у книгопродавца Христи?

— Ахъ, да! Нѣтъ, это уже прошло. Невозможно было съ нимъ работать; дѣло быстро рѣшилось само собой.

— По какому поводу?

— Я ошибся въ цифрахъ и…

— Сфальшивили?

Сфальшивилъ ли я? «Дѣвица» спрашиваетъ, сфальшивилъ ли я? Онъ спросилъ это быстро и съ интересомъ.

Я презрительно посмотрѣлъ на него и ничего не отвѣтилъ.

— Да, да, но Боже мой, вѣдь это съ каждымъ можетъ случиться! — сказалъ онъ мнѣ въ утѣшеніе. Онъ былъ увѣренъ, что я смошенничалъ.

— Что такое съ каждымъ можетъ случиться? — спросилъ я. — Мошенничать? Послушайте, какъ вы могли подумать, что я способенъ на такую низость?

— Но, любезнѣйшій, мнѣ показалось, что вы сами…

— Нѣтъ, я вамъ сказалъ, что ошибся въ цифрахъ, невѣрно написалъ годъ, какая-то мелочь, если вы хотите знать, описка — вотъ все мое преступленіе. Нѣтъ, слава Богу, я могу еще отличатъ бѣлое отъ чернаго. До чего это довело бы меня, если бы я запятналъ свою честь. Единственно, что меня поддерживаетъ, это чувство чести. Я надѣюсь, что оно достаточно сильно во мнѣ. Во всякомъ случаѣ, это чувство чести спасало меня до сихъ поръ отъ многаго.

Я гордо поднялъ голову, отвернулся отъ «Дѣвицы» и сталъ смотрѣть въ другую сторону. Взглядъ мой скользнулъ по красному платью, по жалкой фигурѣ, идущей къ нимъ рядомъ съ мужчиной. Если бы у меня не было этого разговора съ «Дѣвицей», если бы меня не оскорбило его грубое недовѣріе, если бы я не откинулъ голову и не отвернулся бы отъ него, то, вѣроятно, это платье прошло незамѣченнымъ мимо меня. Какое мнѣ, собственно говоря, до него дѣло. И что мнѣ до него, будь это платье хоть первой придворной дамы

«Дѣвица» стоялъ и говорилъ, стараясь загладить свою ошибку, но я совсѣмъ не слушалъ его, я пристально смотрѣлъ на красное платье, подходившее все ближе.

Что-то ударило у меня въ груди — легкій скользящій ударъ; мысленно я прошепталъ, не открывая рта:

— Илаяли!

Теперь и «Дѣвица» обернулся и, увидавъ господина и даму, поклонился и посмотрѣлъ имъ вслѣдъ. Я не поклонился, или, можетъ-быть, поклонился, но безсознательно.

Красивое платье двинулось дальше по улицѣ Карла-Іоганна и исчезло.

— Съ кѣмъ это она идетъ? — спросилъ «Дѣвица».

— А развѣ вы не узнали? Это былъ «герцогъ»! Его прозвали «герцогомъ». А даму вы знаете?

— Да, такъ, съ виду. А вы — нѣтъ?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ я.

— Вы, кажется, ей низко поклонились?

— Я?

— Ха-ха! можетъ-быть, нѣтъ? — сказалъ «Дѣвица».-Странно, а она на васъ все время смотрѣла.

— Откуда вы ее знаете? — спросилъ я. Собственно говоря, онъ ее не знаетъ. Дѣло было осенью вечеромъ. Ихъ было трое веселыхъ молодыхъ людей; они возвращались съ прогулки; на Камерменерѣ они встрѣтили эту даму; она шла одна. Съ ней заговорили. Вначалѣ она отвѣчала разсѣянно, но одинъ изъ веселыхъ молодцовъ, человѣкъ, прошедшій сквозь воду и мѣдныя трубы, началъ умолять ее позволить проводить домой. Ни одного волоска на ея головѣ онъ не тронетъ, онъ проводитъ ее только до ея дверей, чтобы убѣдиться, что она благополучно дошла домой, а не то онъ всю ночь будетъ безпокоиться. Онъ говорилъ, не переставая, о томъ, о семъ, назвался Вольдемаромъ Оттердагомъ и выдавалъ себя за фотографа.

Въ концѣ-концовъ, она разсмѣялась надъ веселымъ молодцомъ, котораго не смутила ея холодность, и кончилось тѣмъ, что онъ пошелъ съ ней.

— Ну, а потомъ? — спросилъ я, затаивъ дыханіе.

— Что изъ этого вышло? О… ничего! Вѣдь это порядочная женщина.

Мы помолчали минутку.

— Нѣтъ, чортъ возьми, такъ это былъ «герцогъ»! Вотъ какой у него видъ! — сказалъ онъ задумчиво. — Ну, если она съ этимъ человѣкомъ, я не отвѣчаю за нее.

Я молчалъ. Разумѣется, «герцогъ» увлечетъ ее. Но что мнѣ до того? Я нисколько не безпокоюсь о ней со всѣми ея прелестями. И я старался утѣшить себя, думая о ней самымъ грубымъ образомъ, и находилъ удовольствіе въ томъ, что топталъ ее въ грязь. Меня злило, что я снялъ шляпу передъ этой парочкой — если я только дѣйствительно это сдѣлалъ. Къ чему снимать шляпу передъ подобными людьми!..

Я уже больше ничего не соображалъ о ней; она совсѣмъ не хороша… Фу, чортъ возьми, какъ она подурнѣла. Очень возможно, что она посмотрѣла на меня; ничего нѣтъ удивительнаго, можетъ быть ее мучаетъ раскаяніе. Однако, это еще не поводъ, чтобы кланяться ей, тѣмъ болѣе, что за послѣднее время она такъ поотцвѣла. Пусть «герцогъ» оставитъ ее у себя. На здоровье! При слѣдующей встрѣчѣ ни за что не поклонюсь, но пройду мимо съ гордой осанкой. Напрасно я не посмотрѣлъ на нее косо въ эту минуту; ея пристальный взглядъ и ярко-красное платье вполнѣ оправдали бы меня. Да, это легко могло бы случиться. Ха-ха! То-то было бы торжество. Если не ошибаюсь, я въ состояніи окончить свою драму въ теченіе этой ночи, а черезъ недѣлю эта особа будетъ сидѣть у меня на колѣняхъ со всѣми ея прелестями, ха-ха, со всѣми ея прелестями.

— Прощайте! — сказалъ я коротко.

Но «Дѣвица» задержалъ меня и спросилъ:

— Чѣмъ вы теперь занимаетесь?

— Чѣмъ занимаюсь? Пишу, разумѣется. Чѣмъ же мнѣ еще заниматься. Я теперь пишу большую драму «Крестное знаменіе», на средневѣковый сюжетъ.

— Чортъ возьми! — сказалъ искренно «Дѣвица». — Если вы изъ этого что-нибудь сдѣлаете, то….

— Теперь я этого больше не боюсь, — отвѣтилъ я. — Приблизительно черезъ недѣлю вы услышите обо мнѣ.

Съ этими словами я ушелъ.

Придя домой я тотчасъ обратился къ хозяйкѣ и попросилъ у нея лампу. Мнѣ чрезвычайно важно имѣть на эту ночь лампу; драма уже цѣликомъ сложилась въ головѣ, и я надѣюсь, что къ утру она значительно подвинется впередъ. Я изложилъ свою просьбу въ крайне смиренномъ тонѣ, такъ какъ замѣтилъ на ея лицѣ недовольную гримасу при моемъ приходѣ. — Моя необыкновенно удачная драма почти готова, — сказалъ я;- недостаетъ только нѣсколькихъ явленій;- и я намекнулъ, что она попадаетъ на сцену. Если она окажетъ мнѣ теперь эту большую услугу, то…

Но у ней нѣтъ лампы. Она подумала, но не могла вспомнить, есть ли у нея гдѣ-нибудь лампа. Если я подожду до двѣнадцати часовъ, то тогда я могу взять кухонную лампу. Но развѣ не могъ бы я купить себѣ свѣчку?

Я помолчалъ. У меня не было десяти ёръ на свѣчку, и она прекрасно это знала. Опять неудача. Кухарка сидѣла въ комнатѣ, а не въ кухнѣ. Лампа, значитъ, и не зажигалась. Я сообразилъ все это, но ничего не сказалъ.

Вдругъ кухарка обратилась ко мнѣ.

— Вы возвращаетесь, кажется, изъ дворца? Вы были тамъ на обѣдѣ? — И она громко засмѣялась своей шуткѣ.

Я сѣлъ, досталъ свои бумаги и попытался кое-что написать. Я положилъ листы на колѣни и сталъ пристально смотрѣть на полъ, чтобы не развлекаться. Но ничего не помогало; я не двигался съ мѣста. Въ комнату вошли обѣ маленькія дѣвочки и начали возиться съ кошкой, больной, облѣзлой кошкой; когда они дули ей въ глаза, глаза сочились, и вода стекала по мордѣ. Хозяинъ и нѣсколько постороннихъ сидѣли за столомъ и играли въ азартную игру. Одна лишь хозяйка была, какъ всегда, прилежна и что-то шила. Она прекрасно видѣла, что я не могу работать въ такой суетѣ, но она нисколько не безпокоилась обо мнѣ; она даже улыбнулась, когда кухарка спросила меня, былъ ли я во дворцѣ на обѣдѣ. Все семейство было враждебно настроено по отношенію ко мнѣ, нужно было только, чтобы я предоставилъ свою комнату другому, и теперь со мной обращались, какъ съ чужимъ. Даже кухарка, маленькая плоскогрудая уличная дѣвченка, съ завитками на лбу, вечеромъ потѣшалась надо мной, когда я получилъ свой бутербродъ. Она по нѣскольку разъ спрашивала, гдѣ я обыкновенно обѣдаю, она никогда еще не видѣла, чтобы я отправлялся въ ресторанъ.

Ясно, что она прекрасно знаетъ о моемъ ужасномъ положеніи я находитъ въ этомъ удовольствіе.