Мыс Доброй Надежды - Елена Семеновна Василевич

холодная, быстротечная речка. Левый берег ее низкий, бархатистый от зеленой травы, и лишь кое-где прогалинки золотого песка. В песке этом все лето копаются деревенские детишки. Место это для водопоя облюбовал себе скот.

Правый берег Вилии высокий, обрывистый, крутой, красный от залежей глины. На этом берегу дремучие леса — дубовые, хвойные. А на левом — маленькие живописные деревушки Залесье, Падоресье, Дуброва, — каждый год здесь полно дачников.

Там, на теплом золотом песке, дачницы из города в пестрых купальниках проводят целое лето. Тут же, у берега, плещутся и визжат от восторга их дети, худенькие, заморенные, словно дома их и не кормят. За лето они набегаются под солнышком и ветерком, попьют вкусного деревенского молочка, и к осени диву даешься — неужели те самые заморыши?

А еще забавнее смотреть, как купаются городские паненки. Плавают и балуются, дурят. Вот это паненки, да какие еще! Тоненькие, складные! Особенно когда сбросят коротенькие пышные платьица, наденут голубые и красные резиновые чепчики.

Чесик подбирает полы своего некогда щегольского офицерского плаща (его подарил ему лет семь назад полковник, сын которого каждый год удирает из города сюда, в Белую, на целое лето пасти колхозных коней) и, словно царь, с кнутом в руках усаживается на свой каменный трон. С трона Чесику видно все как на ладони: коровы, речка, в ложбине за пригорком овсяное поле. Слева от пригорка под сенью старых безмолвных сосен кладбище. Не то деревенское кладбище с крестами и надгробьями, с кустами сирени и лилиями, со щебетом птиц, а поросшие травой, безвестные солдатские могилы — взгорок за взгорком, взгорок за взгорком — еще со времен первой империалистической войны. Среди них несколько холмиков побольше — не иначе, братские могилы. На них не сохранилось ни надписей, ни даже крестов. Надписи стерлись, имена забылись, а кресты истлели.

Чесик любит бродить среди этих забытых могил, которые, хоть и подступают почти прямо к самой деревне — к ригам ее и огородам, — теперь уже никого не удивляют и не тревожат. В Белой не помнят, чтобы когда-либо кто-нибудь приезжал сюда, к этим могилам, которым уже более чем полвека. Наверное, лежат здесь те, кто пропал без вести.

Для Чесика нет разницы во времени. Ему кажется, что и его отец, солдат второй мировой войны, тоже лежит где-то здесь. Только бы отыскать, догадаться, какой же из них его холмик!

Какое-то время Чесик неподвижно восседает на своем камне-троне. Потом встает и, как генерал с высоты командного пункта, озирает все окрест. Из-за леса выплывает, медленно катится по небу алый каравай солнца. Небо светлеет, и все вокруг тоже светлеет, и у Чесика на душе тоже становится светлее.

— Ты часом не уснул там? — Никодим обеспокоен, он все еще по ту сторону канавы, под тем же самым дубом. Шагу лишнего не ступит — зачем же тогда подпасок?

— Не уснул. — Голос у Чесика веселый.

— Может, гнать их уже отсюда? Как бы на председателя не нарваться.

Сам Чесик страшится этого еще больше.

Боится, что председатель налетит на них за то, что пустили коров на луг. Боится, что Никодим возьмет да откажется: «Ничего я не знаю, это он, Чесик, самовольно загнал туда скотину». Но самое главное — Чесик ненавидит председателя. К нему приехала из города — она каждое лето приезжает — его пани председательша (так называют ее здесь все еще на польский манер), хоть и ходит она на работу вместе с другими женщинами, хоть и жать умеет, и сено сгребать, и лен дергать и трепать. И говорит как все говорят в Белой. Но все равно пани. Потому что в городе она учит детей в школе. Потому что надевает шляпку и перчатки. А когда приедет из города, лицо у нее белое, не такое, как у здешних. И платье по-городскому сшито. И — сама такая красивая и веселая.

— Слазь, Чесик, — командует Никодим.

Чесик слезает с камня и — вжиг, вжиг — щелкает кнутом, выгоняет коров с луга. Во как налопались — брюхо круглое, раздувается. А ведь всего ничего времени прошло. Доярки сегодня Чесиком не нахвалятся. Будут наперебой увиваться, упрашивать: «Возьми замуж! Лучше тебя никто коров не пасет!» А на черта они все Чесику! Даже Дуню Ушакевичеву не взял бы, хоть и доярка она знатная, и для газеты ее снимали. Вот если б такая была, как пани председательша…

— Находились! — Никодим — он уже тут, палкой отгоняет коров от изгороди. Не приведи господь, еще в свеклу сигануть! — Держись, Чесик, нонче доярки зацелуют тебя. Молока будет — хоть залейся, — поддразнивает он парня.

— Сдались они мне! — огрызается тот.

— Дурень! Мне бы столько лет, сколько тебе… Я бы походил возле них.

— Ну и ходи себе!

Эти дурацкие шуточки сегодня особенно противны Чесику. И чтоб не слышать их, он все подгоняет и подгоняет коров с выгона к лесу. Там тоже есть чем поживиться. А самое главное — в лесу, где молодые посадки, можно набрать ягод. Можно гнездышко отыскать, выкрасть потихоньку пару яичек. Ягодами он попотчует пани председательшу, — наверно, не пробовала их еще этим летом. А яички хлопчику ее можно подарить. Никодим идет за стадом, качает головой, усмехается: дурень-то дурень, а выбрал пани председательшу!

В лесу Чесик украл у синицы-дуплянки пять махоньких голубоватых яичек. А на посадках набрал сладких, душистых ягод. Яички завернул в широкий кленовый лист и сунул за пазуху — так не раздавишь их. А ягоды сначала держал в пригоршне, потом смекнул, — высыпал в шапку.

И вот, уже пригнав коров на место, он крадучись обходит красный уголок на скотном дворе, чтобы доярки не приметили, а то проходу не дадут, чтобы улизнуть от Никодима, не идти домой вместе. Нынче у Чесика другие заботы. И он как был с утра в тяжелых чоботах, так и идет туда, в сторону той хаты, где живет председатель и куда приехала вчера пани председательша.

Идет тропкой среди высоких хлебов и представляет себе, как вслед за жнейкой будет вязать в снопы эту рожь пани председательша. И он, Чесик, как и прошлым летом, станет помогать ей таскать снопы, чтобы не поранила она ноги о стерню, ставить их вместе с ней в бабки.

А еще до жатвы, когда только начнут косить, когда сено будут сгребать, пойдет рядом с ней, будет складывать вместо нее в копны, чтоб руки у нее не заболели, чтоб не надорвалась она, поднимая тяжелое. А лен начнут колотить на току, он тоже