Месяц Безумного Волка - Леонид Нестеров

Пять писем к одной женщине

1

Достались мне на этойпрокуренной землеразменная монета,бумага на столе,

суббота, воскресенье,звезда над головой,любви твоей спасенье,котенок нежный мой!

Ах, белые колени,немая череда —как белые ступениневедомо куда.

Так призрачна и шаткатропинка в этот рай.Резвись, моя лошадка,доверчиво играй!

Беда тебя не тронет,пока сто раз на днюв слепых своих ладоняхлицо твое храню.2

Мой дом забыт – он не проигран в карты,не конфискован и не подожжен,он был оставлен мною как-то,как будто громом поражен.

Я, пораженный будто громом,маячу на краю земли.Не стань мне домом, о, не стань мне домом,как звездный свет, как желтый лист!

По-прежнему среди равниныстоит мой дом в кольце путей,колокола рождений и смертей —там рюмки отбивают именины.

Привычка там тоскует на пороге,собака ожидает у дверей…Не стань мне домом, как концом дороги,событьем в бесприютности моей!И – далеко! И – глаз не опуская!Не плачь по мне и жизни не жалей…Не стань мне домом, словно птичья стаянад низкими квадратами полей!3

Ты – для каждого ветра трава.Я – для каждого времени веха…Зарастает дорога сперва,а потом не видать человека,а потом – не пылит, не гудит,ни заботы, ни долга, ни дела,только вольная птица сидитна макушке моей заржавелой.А потом – от меня ни следа,лишь случайно – нетрезвый, наверно, —человек проберется сюда,ошалевший от солнца и ветра.Он пройдет по – зеленой – тебе,а куда и зачем – неизвестно,удаляясь, как рябь на воде,растворяясь, как дым поднебесный.4

Задыхаясь и потея —от работы взмылен он —оголтело Галатеюоживлял Пигмалион.Мне она досталась проще —поздний вечер, ранний снег…Я тебя в какой-то рощевидел во вчерашнем сне.

Затесался между наминеобычный ритуал —я ветвистыми рогамигруши с яблони сбивал.

А внизу в траве зеленойжили те, которых нет,помню, что слезой соленойзахлебнулся я во сне.

Кровь, бесцветная, как лимфа,хлынула. И что с того?Но пришла нежданно рифмаповторением всего.

Видел я тебя живую,всю – как редкий минерал,всю – как рану ножевую,от которой умирал.5

Золотистые сполохи в листьях,что свою затевают игру,без расчета, без цели и мыслиразвлекая себя на ветру,

да малиновый звон иван-чаянад сиротством звериных могил,что звонит, никого не встречая,потому что уже проводил.

Среди леса, как будто случайны,проржавевшие рельсы лежат,указав направление тайны,все равно – что вперед, что назад.

Вот и все. Остальное легко мнебудет выключить – как отрубить.И себя перед смертью не вспомню,и тебя постараюсь забыть.

Попытка автопортрета

***

Мы разбросаны поодиночке,словно клюква – от кочки до кочки,а вокруг запятые и точки,словно звезды на Млечном Пути.Издавая красивые звуки,изнывая от жажды и скуки,мы опаснее черной гадюки —на болоте легко нас найти.

Осторожно по жизни ступая,берегись нас почище трамвая —на куски разорвет наша стая.Мы – поэты, а ты – человек.Не играй с нами в карты и прятки,а скорее беги без оглядки,сам себе наступая на пятки,вздыбив волосы на голове.***

Не ходи сюда, сынок,не плети себе венок —

поперек и вдоль аллейздесь гуляет Бармалей.

В музыкальной шкуре он —в нем играет патефон,

ручку крутят наверху.Понимаешь, who is who?

Ими он пока храним —солнце яркое над ним,

а под ним наоборот —черный мрак и тонкий лед.***

Шестерка быть мечтает козырем —известна формула сия.Кем стать – горою или озером —не раз задумывался я.

И посреди равнинной пустоши,сбиваясь голосом на вой,высокое с глубоким спутавши,бывало, бился головой

об этот псевдоионическийфрейдистский перпендикуляр,потом бесстрашно, но паническив глубины темные нырял,

где нет ни памяти, ни зрения,и тихо, словно на Луне,и боязливо жмется к Временивоспоминанье обо мне.***

Несостоявшийся портретповешу на стену я скоро,смотрелось чтобы мне вослед,как Алитет уходит в горы.

Напрасно конь его заржет,и дева рухнет на колени,когда в повозку запряжетоленя он или тюленя.

И налегке, без барахла,не столько дальше, сколько вышепомчится он, упившись в хлам,в обитель Гаршина и Ницше.

А что он жил не просто так,неоспоримая улика —в глаза вам глянет пустотаненарисованного лика.***

Если бы я был царь,сменил бы я календарь,велел считать не года —любовь и печаль, тогдатри собаки томуназад (а возможно, вбок)было виденье ему,да не пошло оно впрок.Только в который разкольнуло сердце и глаз.

Возле Нарвских воротв зеркале сточных воднаградою из наградвсплыл ему Китеж-град.Видел он дивный храм,полный людей и зверей,входов сто было там —не сосчитать дверей.Что смутило его —выхода ни одного.

И с пустотой в горстях —авось поймут и простят —он повернул каблукв сторону наук.Искал не Дом и не Свет,не Начало Начал,то искал, чего нет,нашел любовь и печаль.Слепленный из кусковот кепки и до носков.***

Накрываясь медным тазом,посмотрю я третьим глазомстарое кино.Проходил там, как на рынке,от брюнетки до блондинки —кто? Мне все равно.

Говорил старинным сказом,выпивал двух зайцев разом —водку и вино,слов прозрачнее росинкии чернее керосинкибыло в нем полно.

В каждой песне был солистом,пусть не в меру мускулистым,но зато давно.***

Даль повенчана с Богом, а жизнь коротка —смех, да плач, да десяток событий,поле жизни моей продается с лотка —прикупите к своей, прикупите!

Ты войдешь в этот шумный и яростный бреди, стихи почирикав-почиркав,обнаружишь, что разницы, в сущности, нетмежду Небом, Землей и Овчинкой.

Все они – ближний Громи пронзительный Свет,и, доверившись глазу и уху,удивишься, что разницы, в сущности, нетмежду мною, тобою и Ктулху.Се Синбад

Седьмое странствие Синбада —сберкасса, слава, суета,сердец случайных серенада,скулеж семейного скота…

Сержант серийный, сын Сатурна,смутьян смиренных светляков,скрывает суть свою – скульптурностоящих столбиком сурков.

Слепой сверчок, смычок суфийский,Синбад седьмой смакует сон —самум свирепый, суд сирийский…Синбада спас султанский слон.

Сжимая саблю самурая,сосредоточенно сердит —сиделец старого сараясияний северных среди.

Смахну слезу. Скажу со смехом:«Синбад, спасибо! Соловьяслабо сожрать, сухим скелетомстихотворение суля?»***

Мои читатели ходили по воде,толпу тремя хлебами насыщали,входили в ров со львами и вездеменя на выдохе прощали.Но был один. Непостижим уму,не одобрям-с, не водрузим на знамя,страдательный залог не шел ему,действительный? Но я не сдал экзаменна исповедь, на глубину морщин,такую, чтобы в каждой – по закату,на разделенье следствий и причин,на черный хлеб и белую зарплату,на… И на этом оборву кино —понятно, что отселе, но доколе?Ведь крякозябрами мне все равноне выразить его, как ветер в поле.***

По жизни проходил он акробатом —секунда каждая обратным сальто пахла.Психически – немножечко горбатым,физически – лепи с него Геракла.

Постился он, по двадцать дней не евши,его любили женщины и звери.Психически – от книжек охуевший,физически – постигший йоко гери1.

Смотрел он на брюнетку и блондинкукак на цветок, лишь для него раскрытый.Психически – с компьютером в обнимку,физически – умытый и побритый.

Вокруг него менялись люди, даты,он оставался молью не потрачен.Психически – уволенным солдатом,физически – мы о таких не плачем.

А в жизни предсказуемости нету,и он умрет без видимой причины.Психически – обрадовшись рассвету,физически – беззубый, но в морщинах.***

Сада такой тишины не упомню я.Ветер унялся, и еж не шуршит.Ночь на пороге, простим ее, темную.Дню соберем на поминки души.

В доме все странно —будто меня никогда здесь и не было,словно прошли без меня здесь века и века,девочка Машаникогда по комнатам этим не бегала,пыльной крышки рояляее никогда не касалась рука.

Из зеркала пялится темное чучелом чучело,глаза до того беспокойные —оторопь прямо берет.Вот ты какая, реинкарнация Тютчева…Сердце – где справа,а член, как и был, – где перед.***

В прошлой жизни я был ископаемым,залегающим столь глубоко,что в спецовке своей промокаемойза меня получал молоко

тот шахтер, что по пьянке улыбистоймне кайлом по макушке стучал,чтобы я – протяженный и глыбистый —чистым звоном ему отвечал.

В этой жизни я весь на поверхности,на ладошке – вдали и вблизи,без ужимок изящной словесностине вгрызайся в меня, а скользи!

А в конце, словно лыжник с трамплина,оттолкнись от меня, и тогдамы с тобой станем небом единымв жизни будущей и – навсегда.

Россия, такая Россия