Месяц Безумного Волка - Леонид Нестеров

Г. М.

Черный дом на горе головой задевает луну,а над ним и под ним бесноватые краски заката…В этом доме когда-то я взвесил любовь и войнуи отсюда ушел по чужому приказу когда-то.

Полустанок, забытый на долгие те времена,в кои ломом махал я и ел из казенной посуды,все прошло, кроме жизни:любовь, и печаль, и война, —я вернулся к тебе,как тогда возвращались повсюду.

Полустанок заброшенный, долго тебя я искал,подвела меня память,как будто дворняжка простая…Протащи меня, время, по этим горячим пескам,голоса паровозов,как прежде, повсюду расставив!

Я вставал спозаранку и пни корчевал дотемна,на ветру к бороде примерзали кора и сосульки,а над домом проклятым все так же стояла луна,и пиликала скрипка, и мухи шалели от скуки.

Я пройду мимо дома, ему ничего не сказав,среди ночи возьмет менямедленный-медленный поезд,я случайным попутчикамврежу три раза в «козла»и на этом совсем успокоюсь.***

М. А.

Отбыла ты в такие края,улыбнувшись от уха да уха,что, загадку давно не тая,проживает поэма твоя,как привычная птица и муха.

Твой целебный загадочный свет,голубой, как зарница с Босфора,словно сшитый не нами жилет,облегающий твой силуэт,позабыт и вернется нескоро.

Твой круиз из карниза в туман,что достался тебе за бесплатно,вспоминается, как балаган,как готический пухлый роман,что листаешь туда и обратно.

Равнодушно встречая восход,постороннему зову внимая,даже кошка к тебе не придет,после ночи бессонной зевая,словно слава твоя мировая.***

Н. О.

Ты меня приняла полустанком,которому нет двадцати,где еще до сих пор не замыленылюди, и звезды, и кони,приняла-поняла,что возможно всю жизнь провести,пролетая сквозь годыв изысканном спальном вагоне.

Поняла… нет, не так —стал доступен удел и ударбез оглядки сойтии пуститься в решенье простое…Что поделать,вдвоем наша стая была хоть куда —только не было мира,куда ее можно пристроить.

А потом напоследок привиделась нам темнота,что на волю просилась из нашего духа и тела,как безглазый ребенок-двойняшка,скулила внизу животаи, как птица ночная,с невидимым шумом взлетела.

Я слова не люблю —их подделать легко и стереть —сотворенные нами вторичные мелкие твари,то ли дело на голову криво кастрюлю надеть,и руками всплеснуть, и тебя по коленке ударить!***

М. Б.

Одна талантливая поэтессапридумала физика-недотепу,который спросил, напирая на аллитерации:– Как можем мы жить, если над каждымвисит более сорока тонн тротила?За окном было пусто и холодно,глухо было в кармане, пойти было некуда,и я – ни за что ни про чтооказавшийся в эпицентре вопроса —вдруг понял, как стосковалсяпо черному хлебу правдысреди поэтических анчоусов и выкрутасов.А действительно, КАК?И я, грешным делом, поверилобратному процессу переработки бумагив древо познания добра и зла —какие плоды звенели на его ветках?

Сначала мне доказали,что трава прорастет все равно.Экое утешение на старости лет.Я – человек! Как бы мне не свихнутьсяот этого счастья кузнечика!Потом обстоятельно и подробно(за это время можно было зачать человекаили спалить государство)мне рассказали о бедных греческих узниках,о Вечном Женском Началеи Хранителе Времени,болтающем с интонациямижмеринского портного.Чтение этой литературы,злоупотребляющей заглавными буквами,напомнило мне кормлениепавловской собаки с фистулой в брюхе,и я подумал, что право тревожить мирзаслуживают лишь те, кто могут его изменить.Да, технократия, да!Да, элита рабочего класса —стеклодувы и операторы станций слежения,программисты и наладчики гироскопов!Благодаря вас, мы бредем по колено в навозе,но благодаря вам наши авгиевы конюшнибудут решительно вычищены,даже если потом придется начать все сначала —с червяка!Так мы живем.Одни переламывают мир, как двухстволку,другие в эту минуту спрашивают по радио,возьмет ли человек в космос ветку сирени, —более дурацкого вопроса я просто не знаю! —до тех пор, пока им доступно не объяснят:лучше не иметь слуха и голоса,чем музыкально кричать «и-го-го!».Поэт, ставящий больные вопросыи отвечающий на них в манерепервого ученика,подобен зубному врачу,который говорит человечеству:«У тебя болен зуб мудрости,но я не буду лечить его —пусть болит!»***

А. П.

Под сердцем шевелитсяосколок прежних лет:красивая певицапоет, сходя на нет.

Маэстро на роялеиграет – как летит,далекий от печали,макушка – в конфетти.

Счастливый, он не знает —не по его уму —что руки простираетпевица не к нему.

Меня зовет певица —живой воды глоток —и праздник этот длится,пока в розетке ток.***

И. К.

Обретя неизбежность ухода,с легким сердцем и песней в крови,муравей в ожидании Годасобирает пожитки свои.

Что возьмет он? О чем пожалеет?Кто ему будет брат? Кто жена?От поэзии быстро жиреют,за границей она не нужна.

Всяк кусок ему станет не главный,и в рюкзак под затяжку ремнейне засунет он плач Ярославныкак иллюзию прожитых дней.

Впрочем, наши пристрастья и вкусыза тебя не тобой решены…Он идет, победитель дискуссий —семисаженный Князь Тишины.***

А. К.

Светофор чуть качался, как яблоко желт.Я от женщины шел, я от женщины шел.На углу – ну и ночь, не метель, а потоп! —замерзал человек, распахнувший пальто.Замерзал человек – то ли пьян, то ли глуп,он стоял на углу и кричал на углу:«Ты мне только пиши! Ты мне только пиши!»А кругом – ни души, ни единой души.Зеленели снега у закрытой пивной.Он кричал, как корабль,он кричал, как журавль, —человек. Я его обошел стороной.***

О. В.

Где птицы взлетают – я там ничего не хочу.Где птицы садятся – примите меня в эту стаю!Не бойтесь меня, я лицо свое отворочу,секретов не выдам, увижу в толпе – не узнаю.

А что в голубом ты, так я тут совсем ни при чем,скорее, в багровом мой путь без конца и начала,И я на прощанье тебя не задену плечом,чтоб с легкой душою и ты мне в ответ промолчала.***

Б. П.

Зеленых человечков артель «Напрасный труд» —то мне растопят печку, то мусор подметут.

То пропадают пятна на скатерти моей,то прибежит обратно горячесть батарей.

Как будто на неделе даны мне семь суббот,я в духе сплю и в теле, не ведая забот…

Но догорает свечка, и – путаясь в ночи —зеленых человечков не вижу – хоть кричи!

Стою среди развалин магических щедрот,вдвойне рационален, как Бойль и Мариотт.

Огромная, как туча, хотя на вид легка,несделанного куча уже до потолка.

Тружусь как зверь. Не тает, а все растет она,минут уж не хватает для отдыха и сна.

Не спи, не спи, художник, не предавайся сну,как железнодорожник, что воет на луну.

Прогулки

***

Кузнечик стрекотал, и спелая малинароняла в чащу красную слезу,и купина еще была неопалима,но бури глаз смотрел на суету внизу.

Внизу был я, подстриженный под ежик,из пустоты нас кто-то изваял —там были многие, и ты был тоже,вас не уменьшится, когда исчезну я,

когда, проливши пиво по усам,на интернете чуточку потренькав,пройду я по Земле и Небесам,где – в зеркале, а где – на четвереньках.Оставлю вам два, может, три стиха —про равенство бессмыслицы и смысла,про зверя, говорящего «Ха-ха!»,про шапку, что на дереве повисла.

Оставлю вам картину на стене —игру теней и разноцветных пятенс названием «Три женщины в огне»,которую хотел купить Шемякин.***

Обернувшись цыганом с медведем,при когтях и седой бороде,мы с тобой на телеге поедемпо земле, небесам и воде.

Мы с тобой – ты и я! – на скрипучей,спотыкаясь – удел наш таков —между радугой, Богом и тучей,и приедем в Страну Дураков.

Замяучим, залаем собакой,Дураков собирая в толпу,завлекая их красной рубахойи звериной морщиной на лбу.

И зачтется нам в плюс – тунеядцам —рукотворная та благодать:над тобой будут бабы смеяться,надо мной мужики хохотать.

И споем мы с тобою, и спляшемкраковяк для усталых сердец,и покажем и нашим и вашим,как легка эта жизнь под конец.***

В этом городе не было огнегривого льва,и вола, что исполнен очей, я не встретил.И высокие звезды виднелись едвасквозь вечернюю дымку, их свет был несветел.

А прохожие были мелки и пусты,словно полые куклы, гонимые ветром,но щемило внутри от чужой красотынеобычного города, слышался в этом

там и здесь одинокий блуждающий звукв обиходе привычного духа и тела —это чья-то душа, выпадая из рук,на асфальте, а может, граните звенела.

Много раз в ночь мою этот сон приплывал,словно Пьяный Корабль в неземном переводе,каждый раз я наутро с кровати вставалс головою больной и слезами на морде.***

Амфибрахия длинное телопод колодой угрюмо лежит —на осеннее мокрое деловышел Дождь-Мутный-Глаз-Вечный-Жид.

Спотыкаясь о наши могилы,никогда не сбиваясь с ноги,он идет – долгополый, унылый,вездесущи его сапоги.

Он уйдет в никуда из природы,по дороге роняя слезу,и мы выползем из-под колоды,чтоб на ужин словить стрекозу.***

Воздавая должное Сократу,чашу подносящему ко рту,доверяю Юнгу, как солдату,попадающему в муху на лету.

В тех краях, куда все полетим мы,растеряв значительность свою,бессознательный нас ждет, но коллективныйБог, которого увидел Юнг.

В анекдоте, песне или байкеты всегда среди живых живой —архетип в засаленной фуфайке,с общим сердцем, общей головой.

Все впервые сыграно и спетодо тебя, в предвечии времен,и – какого ни возьми поэта,не придуман он, а повторен.

Превратится уголь раскаленныйв головешку на исходе дня,и в простор, не нами сотворенный,я шагну, свободный от огня.***

Облик Ярилы бледнеет в блинах —ест его тело еврей и вайнах,сикх, и особенно страненв этой толпе христианин.

Я никогда никого не молю,просто Ярилу с икрою люблю,а ежели пусто в кармане —с маслом, а лучше – в сметане.

После какого-то праздника, с болью в боках,домой воротиться не мог я никак —брел я по пыльной дорогев рубище, мраке, изжоге.

И напоследок под утренний гулЮнг с укоризной мне в ухо шепнул:«Ты коллективного Богаупотребил слишком много».***

Поле что-то хотело сказать,проявить себя в солнечном блеске,но пришлось ему лапы связать,и очнулась душа в перелеске.В пере-топтанном, пере-житом,пере-думанном, пере-солённом,где я воду носил решетом,и лечился углем раскаленным,и бродил – сам себе Бармалей —одиночка среди одиночек,а русалка с высоких ветвеймне пропела про синий платочек.…Этот сладкий медлительный яд —близкий морок доступного рая,где деревья на месте стоят,не рождаясь и не умирая…***

В чистом поле на дереве шапка висит,собирая дождинки и ветер,я сто раз проходил там от сих и до сих,

Конец ознакомительного фрагмента.