Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Как в прошедшее десятилетие Черчилль видел Британию в Европе, но не совсем, такой он будет видеть ее и в ближайшие годы. В 1940 году он сказал Сталину: Британия лежит рядом с западным побережьем Европы (как азиатская часть России лежит за восточными областями). Последние четыре года Черчилль считал, что мир и безопасность в Европе проще всего гарантировать за счет региональных европейских союзов и федераций, включая Дунайскую федерацию в Центральной Европе и Балканский союз. Основа видения Черчилля западноевропейской безопасности, вспоминал его зять лорд Сомс, состояла в том, что «Франция берет Германию за руку и приводит обратно в сообщество наций». Но Рузвельт чуть ли не с отвращением относился к Франции, и в особенности к де Голлю, а Моргентау хотел взять Германию за горло и свернуть шею[2039].

В конце лета представители тридцати девяти союзных государств встретились на конференции в Думбартон-Оксе, старинном особняке в пригороде Вашингтона, Джорджтауне, некогда принадлежавшем сенатору от Южной Каролины Джону К. Кэлхуну; с 1940 года в нем располагается научно-исследовательский центр Гарвардского университета. На конференции, на основе рузвельтовского «плана», были подготовлены предложения, которые легли в основу Организации Объединенных Наций, включая Генеральную Ассамблею и Совет Безопасности, в котором будут заседать четыре державы на постоянной основе, и еще три на ротационной основе. Русские потребовали, чтобы им выделили шестнадцать мест в Генеральной Ассамблее, по одному на каждую советскую республику. Американцы ответили, что в таком случае Соединенные Штаты должны иметь сорок шесть мест. Американцы предложили, чтобы постоянные члены Совета Безопасности сохраняли право вето, даже будучи вовлеченными в конфликт, если речь шла о применении силы. Русские были против того, чтобы Совет Безопасности имел возможность выносить решение по поводу собственных членов. Американцам пока было нечего возразить, и вопрос остался нерешенным. Францию из переговоров исключили, и это абсолютно справедливо, заявил сенатор Том Коннели, председатель сенатского Комитета по международным отношениям, поскольку Великобритания, Россия, Китай и Соединенные Штаты «проливали кровь за весь остальной мир, в то время как роль Франции в этой войне была незначительной». В Лондоне уже год заседала Европейская консультативная комиссия, и американские, британские и русские представители решали, как лучше поступить с побежденной Германией. Францию – и де Голля – исключили из обсуждений[2040].

Война велась не для того, чтобы выяснить, у кого самая сильная армия. Политика – интересы – лежит в основе любой войны; согласно Клаузевицу, «война есть не что иное, как продолжение государственной политики другими средствами». Вот почему Черчилль старался договориться с Тито, со своенравным королем Румынии, вовлекал британское правительство в дела Греции, неохотно терпел де Голля. Он старался сделать так, чтобы Британия закрепилась в тех областях Европы, которые, по его мнению, имели ключевое значение для интересов страны. Сталин занимался тем же. И именно поэтому Черчилль старался уговорить Рузвельта принять участие в делах послевоенной Европы. Если не Америка, то кто? Ответ был очевиден: Советский Союз. Писатель и политический обозреватель Уолтер Липпман опубликовал летом 1944 года небольшую, но важную книгу «U. S. War Aims», в которой предугадал последствия перестановки сил. Сферы влияния – неоспоримый факт, утверждал Липпман. После войны Америка, прекрасно защищенная крепостным рвом Атлантического и Тихого океанов, будет вынуждена защищать периметры своей сферы влияния – в Азии (где восстановленные европейские колонии будут служить в качестве буфера для Китая) и, особенно, в Атлантике. Липпман, предугадав в 1944 году создание НАТО (основан в 1949 году), утверждал, что теперь Атлантика взяла на себя основную роль в мировой политике, которую в течение двух тысячелетий играло Средиземноморье. Обеспечение альянса Атлантики с демократическими государствами Западной Европы необходимо для формирования санитарного кордона между американской и русской сферами влияния. Тогда, утверждал Липпман, война между этими двумя державами будет «фактически невозможна». Так и будет, написал он, поскольку ни одна из сторон не сможет направить армию в самое сердце другой стороны и не существует способов, которые могли бы изменить военный баланс во время войны[2041].

Липпмановские рассуждения о «безопасности на расстоянии» утратили актуальность год спустя, после испытания атомной бомбы в пустыне Нью-Мексико. Но его прогноз насчет главной роли Атлантики в американских делах оправдался. Предложенный им альянс с государствами Западной Европы для сохранения интересов Америки придал некоторую уверенность Черчиллю, стремившемуся сформировать союз с Америкой. Но республиканцы Тафта ненавидели слово «альянс» так же, как интернационалисты ненавидели слово «суверенитет».

Итак, если в октябре с Гитлером будет покончено, как считали многие в Вашингтоне и Лондоне, то необходим план по сохранению и восстановлению Европы, которого не было и в помине. А до октября оставалось всего шестнадцать недель.

Утром 9 июня «Ультра» сообщила тревожные новости: Гитлер приказал перебросить в Нормандию 15-ю армию из Па-де-Кале и две танковые дивизии из Польши. Это был мощный удар, которого больше всего боялись союзники. Танковая дивизия и дивизия СС «Гитлерюгенд» уже яростно атаковали позиции Монтгомери у Кана, ожидая скорого прибытия еще одной танковой дивизии. И еще одна дивизия была брошена против американцев у Карантана. Прибытие 15-й армии и танков могло обречь на провал операцию вторжения. Но вечером того же дня «Ультра» сообщила об одной из самых желанных директив фюрера за всю войну: Гитлер, по-прежнему считавший настоящей целью союзников Па-де-Кале, отменил свои приказы (ОКВ знало, что Джорджа Паттона и 3-й армии не было в Нормандии, и решило, что они, возможно, направились в Па-де-Кале). Обескураженные неожиданным решением Берлина, фон Рундштедт и Роммель задумались об отставке. На следующий день Монтгомери объявил, что плацдарм высадки десанта надежно защищен, одиннадцатимильный разрыв между британской и американской зонами высадки ликвидирован. Для Черчилля сообщение Монтгомери было сродни неофициальному открытию летнего туристического сезона. Старик позвонил Бруку и предложил встретиться с Монти в его штабе в Нормандии в понедельник, 12 июня. Они возвращались во Францию[2042].

Несмотря на заявление Монтгомери, Черчилль опасался «кристаллизации фронта во Франции» и последующего повторения ужасов Первой мировой войны. Рузвельт, вспоминал Гарриман, разделял его опасения. Черчилль видел в позиционном фронте возможность бойни. Того же мнения был Роммель, но бойни, в которой понесет потери захватчик, на побережье и вблизи него. Спустя несколько дней после дня «Д», когда плацдарм высадки десанта немного расширился и углубился, генерал Йен Джейкоб, который работал над военными планами, застал в комнате картографии Черчилля, размышлявшего над картой Нормандии. Как быстро после окончания высадки на побережье всех дивизий союзников, спросил Черчилль, стабилизируются линии фронта? Скорее всего, ответил Джейкоб, после того, как союзники подойдут к Рейну. Черчилль, основываясь на опыте, приобретенном в Первую мировую войну, понимал, что такое крупномасштабное перемещение всех армий очень непростое дело. Он знал, что в течение ближайших дней и недель много солдат погибнет на побережье, а если не на побережье, то в подлеске. Даже если линии фронта не стабилизируются и союзники перейдут в наступление, как считает Джейкоб, бойни не избежать, и она усилится, когда союзнические армии приблизятся к Германии. Черчилль хорошо понимал, насколько прав был Мальборо, предостерегавший своего осторожного голландского союзника во время войны с французами: погоня за безусловной победой без бойни приведет в конечном счете к безусловной бойне без победы[2043].