Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Франклин Рузвельт провел выходные 3 и 4 июня в гостях у Эдвина «Папы» Уотсона в доме в горах Голубого хребта[2012].

Он читал «Книгу общих молитв»[2013] в поисках подходящих слов для молитвы в день вторжения.

5 июня он собирался выступить по радио с обращением, не упоминая, конечно, событий на Ла-Манше. Он скорее хотел поздравить Александера и Марка Кларка с освобождением Рима – «символа христианства», которое произошло 4 июня. Ненужная победа, как позже написал сэр Джон Киган. Рим был объявлен открытым городом. Кларк должен был обойти его, продолжая преследовать отступающих немцев, которых 5-я армия могла затем окружить и взять в плен, а 8-я армия генерала Оливера Лиза – обойти с правого фланга и отрезать путь к отступлению. Таким был план Александера, основанный на принципе Клаузевица, который разделяли он, Эйзенхауэр и Черчилль: захватывать армии, а не территории. Но Кларк, с подозрением относившийся к британской тактике и желавший заработать славу, которую считал своей по праву, вместо этого направился прямо в Рим, упустив шанс окружить немцев. Армии Кессельринга начали отступать с боями до Готской линии в Апеннинах – союзники называли ее линией Пиза – Римини, – где немцы успешно препятствовали наступлению союзников на Балканы вплоть до последних недель войны. В течение восьми недель после взятия Рима семь дивизий (четыре французских и три американских) из Средиземноморской армии Джамбо Вильсона были переброшены для участия в операции «Энвил», по настоянию Рузвельта и Маршалла и вопреки неодобрению Черчилля. Кларк получил желанную славу, ненадолго оказавшись на первых полосах газет, но события в Нормандии 6 июня стерли Рим из коллективной памяти британцев, канадцев и американцев[2014].

Дождь, стучавший в окна штаб-квартиры Эйзенхауэра в Портсмуте во время вечернего метеорологического совещания 4 июня, служил доказательством профессионализма полковника авиации Стэгга. Над Ла-Маншем бушевал шторм. Попытка высадиться 5 июня оказалась бы гибельной. На следующий день, похоже, тоже нельзя было строить планы. Затем Стэгг сделал прогноз, который Эйзенхауэр назвал «удивительным»: 5 июня в конце дня наступит благоприятная погода благодаря антициклону, который, вклинившись между циклонами, продлится примерно тридцать шесть часов. Это позволяло надеяться на благоприятные условия 6 июня, но существовала вероятность, что первая высадка пройдет в подходящих условиях, а следующие высадки придется отменить, если начнется шторм и первые войска окажутся в ловушке на побережье. Эйзенхауэр спросил Стэгга, какую погоду следует ожидать в течение ближайших 24 часов. «Если я отвечу на этот вопрос, то буду гадалкой, а не метеорологом», – сказал Стэгг. После некоторых размышлений Эйзенхауэр объявил, что наступление начнется после того, как будет принято окончательное решение на совещании в 4:00 утра 5 июня, то есть через семь часов. Когда они собрались на рассвете 5 июня, Стэгг подтвердил прогноз: ожидается перемена погоды. Эйзенхауэр задал командующим следующие вопросы: сможет корабельная артиллерия обнаружить цели? Смогут транспорты обнаружить зону выброски парашютистов? Смогут десантные суда подойти к берегу? Все командующие ответили утвердительно. «Что ж, – сказал Эйзенхауэр, – мы готовы»[2015].

Позже в то утро, посетив британских солдат, находившихся на десантных судах, Эйзенхауэр сыграл партию в шашки с Бутчером; игра закончилась вничью. Вечером 5 июня Дуайт Эйзенхауэр набросал от руки на всякий случай текст радиосообщения: «Наша высадка… не удалась. И я отвел войска. Мое решение осуществить нападение в данное время и в данном месте основывалось на самых лучших расчетах. Солдаты, авиация и моряки проявили себя самоотверженно и до конца исполнили свой воинский долг. Вся вина за неуспех операции лежит целиком и полностью на мне»[2016].

Черчилль, которому король Георг не дал возможности принять участие в боевых действиях, вернулся на поезде в Лондон. Приближался вечер 5 июня, и Черчилль отправил Сталину телеграмму, в которой сообщил, что вторжение начнется завтра утром. Сталин в это время обедал с Милованом Джиласом, югославским писателем и третьим человеком в команде Тито. Когда ему передали телеграмму Черчилля, Сталин обратился к Джиласу со словами: «Да, вторжение начнется, если не будет тумана. До этого им всегда что-то мешало. Думаю, завтра еще что-нибудь случится. Может быть, они встретятся с немцами»[2017].

В тот день вечером фельдмаршал фон Рундштедт обедал с близкими друзьями в штаб-квартире в Сен-Жермене. Благодаря дезинформации операции «Стойкость» он был уверен, что вторжение на западе произойдет в Па-де-Кале, одновременно с летним наступлением русских. Поскольку на Восточном фронте на той неделе было затишье, не ожидалось активности и на западе. Чуть позже девяти ему сообщили, что по Би-би-си только что прозвучала вторая строка из стихотворения Поля Верлена «Зов неотвязный, сердце мне ранят…». Немецкой разведке уже несколько недель было известно значение этой строки. Фон Рундштедт решил, что это розыгрыш. «Кто поверит, что враг настолько глуп, чтобы объявлять о своем приближении по радио?», – воскликнул он, обращаясь к гостям. Через какое-то время он ушел спать[2018].

Эрвин Роммель сказал своему начальству, что в первый день решится судьба рейха. Этот день, сказал он, будет Der langste Tag («самый длинный день»). Вечером 5 июня Роммеля не было в Нормандии, поскольку накануне утром, изучив последние прогнозы погоды, сулившие сильные ветры, высокие волны и дождь, Роммель решил, что по крайней мере в ближайшие несколько дней не следует ожидать вторжения союзников. Успокоенный бушевавшим на Ла-Манше штормом, он отправился в Баварию отмечать день рождения жены. Роммель не знал о предстоящем коротком прояснении погоды, поскольку его метеорологи не могли заглядывать в отдаленные западные уголки Атлантики, в отличие от метеорологов Эйзенхауэра.

В тот вечер Брук написал в дневнике: «У меня нехорошее предчувствие насчет этой операции. В лучшем случае она не оправдает ожиданий, в худшем может стать самым страшным поражением за всю войну. Молю Бога, чтобы она благополучно завершилась»[2019].

В тот вечер Черчилль ужинал с Клементиной в «пристройке»; с января они только в четвертый раз ужинали вдвоем. После ужина он спустился в кабинет картографии, чтобы оценить последние данные о текущем положении дел. Перед тем как уйти спать, Клементина зашла в кабинет картографии – она крайне редко наведывалась во владения планировщиков и картографов. Черчилль спросил: «Ты осознаешь, что к тому времени, когда ты проснешься завтра утром, 20 тысяч человек, возможно, уже будут убиты?» Немцев он не принял в расчет.

Он понимал, что, если его оценка потерь союзников окажется верной, войска потерпят поражение на побережье. Подобные заявления были в его характере. В течение двух лет он утверждал, что катастрофическое поражение на побережье Франции – «единственный способ для нас проиграть войну». Теперь этот момент приближался. Черчилль еще ненадолго задержался в комнате картографии, а затем отправился спать, как раз в тот время, когда над Нормандией были сброшены первые парашютно-десантные войска[2020].

Уже немного осталось до полуночи, 6 июня.

За первые несколько часов при полной луне бомбардировочная авиация сбросила более 5 тысяч тонн бомб на береговые батареи и ближайшие железнодорожные пути, самый большой тоннаж бомб, сброшенных за одну ночь в этой войне. Чтобы отвлечь Германию от происходящего в Нормандии, несколькими днями ранее двойник Монтгомери вместе со «штабом» был отправлен на Гибралтар с приказом дать знать о своем присутствии, чтобы немцы решили, что Монтгомери (в Берлине знали, что он руководит операцией вторжения) нет в стране, а значит, в ближайшее время вторжения не ожидается[2021].