Самосожжение - Юрий Антропов

Он вспомнил вот что.

Да, Алина в тот вечер была в белой кофточке и в какой-то юбке, и волосы у нее были хотя и не темные, нет, как иногда казалось позднее, но и не светлые, как уверяет порой сама Алина.

И почему-то ему казалось иногда, что и голос у нее был совсем не мягкий, не грудной…

Кто-то время от времени приглашал ее на танец.

Гей умолкал, встревоженно глядя на приятельницу.

И Алина, как бы угадывая его волнение, иногда отказывала претенденту на тур вальса, танго или чего там еще Гей не слышал даже музыки.

Но почему он сам не приглашал Алину?

Его обуял незнакомый страх.

Он будто не видел со, но уж она-то успела понять: видел, еще как видел!

И тем не менее принимала приглашение очередного претендента на танец.

Нет, вовсе не злила Гея, не раззадоривала, просто шла танцевать — и все.

Она любила танцы и была разборчива в партнерах, сказала она Гею позднее. И если бы кто-то, подумал Гей, понравился ей в тот момент чуть больше, чем он, в котором хоть что-то все же заинтересовало ее — привычка смущенно держать палец возле губ, сказала она потом, и он ужаснулся: с каким идиотским видом стоял он тогда перед нею! — Алина, как знать, не поднялась бы к ним на балкон после танца, но она поднималась всякий раз и заставала Гея с общей приятельницей все там же, где и оставляла их как бы на время, хотя могла оставить и навсегда, и Алина уже не могла не видеть, что Гей хранил ей свою верность, а приятельницу никто и не думал приглашать, и у Алины был повод вернуться на прежнее место, и, по сути дела отвергнутый, очередной кавалер отставал от нее, теряясь, возможно, в догадках относительно Гея, который заметно оживлялся при виде Алины, воскресал из мертвых.

Кажется, приятельница тут и догадалась.

Но было уже поздно.

Поглядывая на часы, Адам сидел над письмом сыну.

Светящаяся точка на табло падала вниз.

Дверь кабины открылась, и смущенный задержкой швейцар, выйдя из кабины, с полупоклоном предложил Алине и Гею войти в лифт.

Портье что-то пробормотал.

Может быть, он приносил пани и пану извинения от имени фирмы «Чедок».

Но, скорее всего, он сказал что-то совсем другое, имея в виду несколько странное, гм… не то чтобы странное, а уж очень лихое поведение этого усатого с какой-то нелепой папкой под мышкой.

Отхватил себе на вечер, а может, и на ночь такую роскошную шатенку в розовом!

Перед тем как войти в лифт, Гей досмотрел сцену. Адам писал сыну о работе над своей диссертацией. Кульминационный вывод этого глубоко научного и глубоко содержательного изыскания Адам вслух прочитал, с выражением, как актер областного драмтеатра:

Истинная жизнь — это жизнь, в которой внутривидовая борьба возрастает вместе с эволюцией современных особей homo sapiens, а не наоборот!

То-то мозги проветрятся у сына Адама, несчастного солдата, не ведавшего, что есть жизнь истинная…

А если бы ядерный взрыв застал их здесь, в лифте? Пластик со всех сторон. В любом случае они сгорят заживо. Вместе с Красной Папкой.

НАДОПРОСТОЖИТЬ.

Гей произнес это странное, нелепое слово так и этак.

И дверцы лифта открылись. И они пошли по ковру коридора в ее номер. Снова рука об руку. Красная Папка была между ними.

Хорошенькая женщина пригласила его в свой номер, и это было для него своеобразным взрывом, после которого он воссоздавал будущее из прошлого с еще большей старательностью, чтобы, упаси боже, не пропал даром миллион-другой атомов и молекул дефицитного розового цвета.

Это был вечер по случаю женского дня 8 Марта.

Все тогда же, более двадцати лет назад.

Гей только-только приехал из района, где он был на буровых участках.

Да! Он уже и сам почти забыл о том, что в то время работал геологом, по специальности, которую получил в учебном заведении, а уж социологом стал гораздо позже, набравшись жизненного опыта, как не без иронии писал он в автобиографии.

И вот приехал он, значит, в Лунинск из экспедиции, сбросил с себя хэбэ, побрился, надел серый костюм и помчался к четырем сестрицам.

Чтобы увидеть Алину.

Он отчетливо помнил — она опять была хороша.

Хотя и не в розовом платье. В зеленом.

И она встретила Гея улыбкой как человека, которому рада не просто как знакомому.

Так ему показалось, во всяком случае.

И даже спросила не то озадаченно, не то с упреком: «Почему так поздно?» — тем самым устанавливая особые отношения между ними.

По крайней мере, так ему теперь вспоминается.

Но села не рядом, а напротив.

Может быть, для отвода глаз четырех сестриц?

Или потому, что среди гостей был их двоюродный брат, молодой инженер, не спускавший, как заметил Гей, с Алины взгляда?

Уж инженер-то не стал церемониться, он устроился рядом с Алиной, и Гей замкнулся невольно, и она вроде как перестала его замечать, может, просто дразнила, все беседовала с этим инженером, и Гею казалось это странным, он и не думал ее ревновать, хотя и любил, да, любил, уж это он про себя знал, как ему казалось, давно, но только про себя, Алине еще не сказал об этом ни слова, ни полслова, и ему казалось уже, что и ей он тоже не безразличен, так зачем же тогда этот флирт с инженером, флирт не флирт — непонятно что, Алина пошла танцевать с инженером и раз, и другой, и третий… а потом осталась с ним у окна, уже как бы не разлучаясь, уже как бы напрочь забыв Гея, и тогда он выпил вина и раз, и другой, и третий… ему стало плохо, в то время в подобных компаниях обходились без водки, а вино, причем вино хорошее, пили символически, а тут Гей вдруг надрался — именно так это называется, всех удивил, и ему стало плохо, но он еще и почувствовать не успел, что ему стало плохо, как Алина была уже рядом с ним, а может, он сам оказался рядом с Алиной и вмиг отрезвел — смотрел на нее не мигая: что она скажет ему?

Она пригласила его на танец.

И уже до конца вечера не отходила от него.

Об инженере Гей больше не вспомнил ни разу, вроде бы даже и не видел его, и не думал о том, что же такое произошло между Алиной и братцем четырех сестриц, а может, вовсе ничего и не происходило, и на сестриц Гей тоже не обращал внимания, он видел только Алину, они все время танцевали, молча, кажется, и, как им представлялось позднее, это был один и тот же танец — танго под песню «В нашей местности радуга», слова всемирно известного пиита.

С пиитом Гея сведет позднее судьба, да нет, не судьба — теннис, сведет ненадолго, Гей неплохо играл в теннис, а пиит играл в теннис плохо. Пиит приходил на коктебельский корт — в красной рубахе, возможно мексиканской, с английской ракеткой под мышкой, фирма Danlop, но без чехла, в то время чехлы у нас не были в моде, не то что теперь, и говорил всякому разному народу, который во все глаза смотрел на всемирно известного пиита: