Самосожжение - Юрий Антропов

С пиитом Гея сведет позднее судьба, да нет, не судьба — теннис, сведет ненадолго, Гей неплохо играл в теннис, а пиит играл в теннис плохо. Пиит приходил на коктебельский корт — в красной рубахе, возможно мексиканской, с английской ракеткой под мышкой, фирма Danlop, но без чехла, в то время чехлы у нас не были в моде, не то что теперь, и говорил всякому разному народу, который во все глаза смотрел на всемирно известного пиита:

— Вот, английская ракетка, фирма Danlop, лучшие в мире ракетки, сто двадцать долларов…

И пиит, уже изумив народ, смотрел сквозь томный прищур на игроков, максимально задравши голову, и говорил как бы себе самому, задумчиво, задушевно, вещим голосом пророка:

— Пушкин и Лермонтов были неплохие дуэлянты, стреляли из пистолетов… Блок — боксировал… Маяковский — на бильярде играл… А теннис?! — вдруг с тревогой спросил пиит. — Кто из великих поэтов играл в теннис?!

Народ молчал. И только Гей говорил, глядя в глаза пииту:

— Вы забыли, что в теннис играл Мандельштам, играл хорошо, хотя в ряд с Пушкиным и Лермонтовым я не поставил бы даже Мандельштама…

И они выходили на корт.

Пиит и Гей.

Как два врага!

Кстати, автор этих строк, поклонник несравненного широкого таланта пиита, который был не просто пиитом, но еще и большим, хорошо экипированным путешественником, всякий раз осаживал Гея, сдерживал, умолял: не гоняй ты по корту всемирно известного пиита как мальчишку! Но Гей упрямился всякий раз и просто зверел, в то время Георгия рядом с ним еще не было, и у автора этих строк не хватало никаких аргументов, чтобы образумить зарвавшегося Гея, и тот выпроваживал пиита с разгромным счетом, и теннисные пути-дороги пиита и Гея разошлись, они стали играть на разных кортах. Такие дела.

Между прочим, это нечаянное отступление про пиита возникло не зря. Дело в том, что еще в самом начале этих коктебельских событий, которые происходили вскоре после того затянувшегося в Лунинске до утра танца, Гей хотел было сказать знаменитому мэтру, что уж так им тогда с Алиной было хорошо танцевать под пластинку «В нашей местности радуга», и слова песни, в общем банальные, умиляли их в тот вечер и долго после этого, и, как ни странно, именно с той песней, точнее, с грустной, еще точнее, сентиментальной мелодией было связано их сближение, Гея и Алины, сближение как бы уже окончательное.

Но не сказал, увы.

Вот чудо искусства, дорогой мэтр!

Пятнадцать — ноль в вашу пользу.

Нет, лучше пусть будет матч-болл.

Даже тройной матч-болл.

На вашей подаче.

В память о том вечере Гей согласен был проиграть один гейм всенародно известному пииту.

Но ведь она могла уйти от него, даже не помахав ручкой!

Хотя они были уже не просто знакомые.

Что-то такое будоражащее, трогательное, нежное успело возникнуть между ними.

Может, как раз накануне его поездки в экспедицию.

А может, еще в момент знакомства в дэка.

Перед отъездом в горный район, где была так называемая Гонная Дорога, по которой гоняли политических каторжан, еще при царе, конечно, — о чем Гей хотел написать в областную газету «Знамя коммунизма», — он пришел к четырем сестрицам, где и застал Алину.

Кстати заметить, ему в тот день вдруг тревожно стало.

То есть тревожно ему было частенько.

Почти всегда.

Но тут возникла в нем тревога особая какая-то…

А девчонки вдруг стали гадать на картах, дурачились, одним словом; Гей не помнил теперь, что это была за игра, но Алине все время выпадало, что Гей, сидевший напротив, не любит ее, и она, не скрываясь, огорчалась — кажется, чем дальше, тем все более искренне, уже никого не стесняясь, и это покорило Гея, и он глядел на Алину так, будто знал ее давным-давно, такая домашняя и родная она была, ему хотелось поцеловать ее, и вроде бы исчезало ощущение этой особой тревоги, он верил в Алину, да, он любит ее, думал Гей, любит давным-давно, и как странно, что она этого не знает, не чувствует, и все же временами накатывало на него состояние этой особой тревоги, ему представлялось, что у него с Алиной есть дети, что их оставили они где-то, почти бросили на произвол судьбы, а как им теперь помочь — не знали…

Выходило, что при воссоздании того дня, той Алины и того Гея участвовали не только розового цвета атомы и молекулы.

Кстати, Гей жил тогда в Новой Гавани.

В Красной Папке хранились фотографии, которые были связаны не только с Бээном, но и с Новой Гаванью.

Более того, в Красной Папке лежало и описание Новой Гавани, сделанное самим Геем, — на тот случай, когда инопланетяне или совсем новые люди Земли, которым достанется Красная Папка, если только она уцелеет чудом во всемирной ядерной войне, окажутся в большом затруднении при виде малоизвестных вселенской архитектуре сооружений, которые были изображены на фотографиях некоего Гея, середина двадцатого века так называемой новой эры.

Лунинск. 1962

Рабочий поселок с романтическим названием возник в конце сороковых годов на месте палаточного городка вербованных, в черте Лунинска. Выстроили несколько двухэтажных деревянных домов — по три комнаты в каждой секции без каких-либо удобств. На один коридор по три семьи. Но это было редкое везение! Вербованных — тех к зиме расселили в щитовых бараках, занявших остальную гигантскую площадь Новой Гавани. Двери всех комнат в таких бараках выходили в один сквозной — от торца до торца — коридор. Расселяли иногда по две семьи в комнату. Ставили ширму. Все пространство между домами и бараками застроили дощатыми сараями и уборными с огромными помойными ямами. В ямах часто тонули свиньи, свиней в Гавани разводил почти каждый. Отец тоже ежегодно держал кабанчика. После голодных сорок седьмого и сорок восьмого годов, когда мотались по Заиртышью, отец был счастлив — хлеб в магазинах есть, правда, очереди еще были страшные, картошку садили на пустырях за поселком, сало свое, — что еще человеку надо?..

Стоп! На этом риторическом вопросе следует остановиться. Ибо далее идет описание совсем иного рода. Описание жизни отца Гея. Который, конечно же, хорошо знал, что нужно для человеческой жизни.

Гей понимал, что для воссоздания образа отца ему потребуются атомы и молекулы отнюдь не розового цвета.

Что касается этого исторического времени, середина XX века, новая эра, то как раз началась так называемая гонка вооружений.

Какое замечательное, веселое, спортивное слово — ГОНКА!

В Красной Папке хранилась вырезка из книги «Как устранить угрозу в Европе».