Тень Сохатого - Фридрих Незнанский

— Не повезло парню с родителями.

— Это уж точно.

— Голиков, не добившись денег, якобы стал требовать от Полякова пристроить его жену на престижную работу, — продолжил Турецкий.

— Погоди, погоди… А зачем Полякову понадобилось запугивать Коржикову?

— Это тебе лучше спросить у Гафурова. Насколько я знаю, у него уже есть своя версия. И он, так же как и ты, абсолютно уверен в правильности этой версии. Итак, непонятно почему, но спустя четыре года после «запугивания Коржиковой» Поляков с неизвестными лицами организовал убийство Михаила Голикова.

— Так, так, — поторопил Меркулов.

— В квартиру супругов Голиковых ворвались люди в масках и увезли их в неизвестном направлении. Потом обоих супругов нашли в гараже на окраине Тамбова. Их зарезали. Рядом валялся окровавленный нож со стертыми отпечатками пальцев.

— И Гафуров убежден, что это дело рук Полякова?

— Именно так. Он мне сам вчера утром заявил: костьми, дескать, лягу, но подлеца этого на нары посажу.

— Понятно. Но зачем, по-твоему, понадобилось брать в оборот Полякова?

Александр Борисович пожал плечами:

— Скорее всего, от него хотят получить какие-то данные по его работе в «Юпитере». Ну и как следствие, изобличающие Боровского показания.

Меркулов взъерошил пятерней волосы и, прищурясь, посмотрел на Александра Борисовича.

— Но ведь Поляков и в самом деле был близко знаком с Голиковым. Вполне может быть, что Гафуров прав.

— Может быть, и прав. Я ведь не спорю. Я просто хочу уберечь и его и… — Турецкий на мгновение замялся, — …и тебя от скоропалительных решений. По-моему, это дело требует самого тщательного расследования.

Меркулов поморщился, поднял руки и помассировал пальцами виски.

— Ладно, Сань, убедил, — нехотя признал он. — Если у тебя все, то я, с твоего разрешения, немного отдохну и выпью пару таблеток.

— Да, лечись, конечно. — Турецкий поднялся со стула.

— Ты, главное, со своим делом не затягивай, — напутствовал его Меркулов. — На меня уже давят сверху. Дескать, чем мы тут вообще занимаемся, и все такое.

— Я стараюсь, — ответил Турецкий, махнул на прощание рукой и вышел из кабинета.

Глава седьмая

Начало пути

Олег Риневич невзлюбил Леню Розена с первого взгляда. И не столько за его девичью манерность, сколько за то, что этот «чертов педик» избрал объектом своих домогательств лучшего его друга. Еще больше раздражало Олега то, что сам Боровский не обращал на педрильские уловки Лени никакого внимания. Окончательно Риневич вышел из себя, когда стал замечать, что парни провожают Боровского такими же косыми взглядами, как и Леню. Ведь все вокруг знали, что Олег дружит с Боровским с детства, поэтому он боялся, что неприятные подозрения однополчан перекинутся и на него.

Олег давно уже решил поставить педика на место, но все не было подходящего момента. И однажды случай представился. Риневич и Леня получили по внеочередному наряду и, зажав в руках ножи, расположились возле ведра с картошкой. Риневичу показалось, что Леня поглядывает на него с вызовом, и он решил дать волю своей ярости.

— Розен, — медленно и мрачно проговорил он, — мой тебе совет: держись подальше от Гени.

Олег готов был поклясться, что по пухлым губам Лени скользнула усмешка. Но в следующее мгновение Розен вновь был серьезен.

— Это еще почему? — спросил он, глядя Олегу прямо в глаза.

Ответ Риневича был жестким и злым:

— Ты ему не компания, понял?

— Это кто же так решил? — прищурился Розен.

— Я.

— Правда? — И вновь эта мимолетная усмешка. — А ты у нас кто? Господь Бог?

«Этот чертов педик просто глумится надо мной!» — яростно подумал Риневич. И ответил змеиным, угрожающим шепотом:

— Я тот, кто свернет тебе шею, если ты будешь продолжать доставать моего кореша. Я понятно выражаюсь или тебе объяснить по-другому?

Риневич думал, что Леня вспылит, полезет в бутылку и тем самым спровоцирует его на решительные действия. (С каким наслаждением всадил бы он этому уроду нож в глаз!) Однако Розен неожиданно смягчился. Он опустил взгляд в ведро с картошкой и проговорил спокойным, ровным голосом и на этот раз уже точно без всякого вызова:

— Пойми, Олег, Генриху со мной нравится. Пока ты лежал в больнице, мы с ним здорово подружились.

Риневич поморщился:

— Чепуха. Он слишком мягкий человек. Он бы уже давно послал тебя к чертям собачьим, если б не был таким жалостливым.

Леня пожал худыми плечами:

— Честно говоря, я не понимаю, почему ты так сильно настроен против меня. — Тут он внимательно посмотрел на Олега и вдруг спросил: — Может, это ревность?

Риневич так сильно сжал рукоять ножа, что у него побелели костяшки пальцев.

— Что ты сказал? — сипло переспросил он.

— Но ведь ревность бывает не только в любви, но и в дружбе! — поспешно разъяснил Леня. — Тебе не нравится, что Генрих уделяет дружбе со мной так много внимания и времени. Но поверь, это тебе только кажется. На самом деле, он общается со мной столько же, сколько и с тобой. И он… он не твоя собственность, — немного смутившись, договорил Леня.

И тогда Риневич ответил предельно холодно, четко проговаривая каждое слово:

— Геня — мой друг. Мы дружим с детства. И я не намерен спокойно наблюдать, как мой лучший друг превращается в извращенца.

— Ах вот в чем дело, — понял наконец Леня.

На этот раз он усмехнулся совершенно открыто, чем окончательно взбесил Риневича:

— Ты думаешь, что я извращенец? Поверь мне, это не так. Если уж на то пошло, я не педик. Говорю тебе это с полной уверенностью.

— Класть я хотел на твою уверенность. И на тебя тоже. Если ты еще хоть раз пристанешь к Гене, ты покойник.

Леня криво ухмыльнулся и сказал очень тихо, почти не слышно:

— Ох, какие мы страшные. Да только никто не боится.

— Что ты сказал?

— Что слышал. Я тебя не боюсь. И, уж поверь мне на слово, я буду дружить с тем, с кем захочу. И никто… слышишь, никто! — не посмеет запретить мне. С какой стати ты вообще решил, что ты лучший друг Генриха? Думаешь, ты какой-то особенный? — Леня усмехнулся и покачал красивой, как у девушки, головой: — Нет. Ты заурядный хам. Такой же, как все остальные, не лучше и не хуже. А Генрих… Он отличается от вас. Он умный и интеллигентный. Он глубоко и тонко чувствует. Нам с ним всегда есть о чем поговорить. Ну а тебе? О чем ты с ним можешь говорить? Обсуждать задницу нашей медсестры? Да он просто подстраивается под тебя, понял? Подстраивается!

Леня сглотнул слюну и торопливо продолжил:

— И еще. Я уверен, что такие, как ты, портят хороших парней. И потому вокруг так много тупоголовых ублюдков. Вы внушаете умным парням, что читать книги и ходить в театр — это занятие для педиков. А сами только и делаете, что пьете пиво и развлекаетесь со своими маленькими стручками. Потому что…

Договорить Розен не успел. Риневич ударил его холодно и расчетливо — кулаком с зажатым в нем ножом — прямо в переносицу. Розен захлебнулся собственными словами и слетел на пол так резко, словно из-под него выбили табуретку.

Зажав рукой сломанный нос, он попытался встать, но Риневич пнул его ногой под ребра. А затем еще раз — прямо под дых.

Нависнув над скрючившимся на полу Розеном, Риневич спросил, тяжело и хрипло дыша:

— Ну что, педик, хватит с тебя или хочешь еще?

Леня убрал руку от лица, повернулся к Риневичу, слизнул с губ кровь, выдавил из себя улыбку и спросил:

— Это все, на что ты способен?

— Мало, значит? — поднял бровь Риневич. — Ну что ж…

И он снова ударил его ногой. На этот раз удар пришелся в голову. Леня перевернулся лицом вниз и тихо застонал. «Прямо как шавка скулит», — презрительно подумал о нем Риневич. А вслух спросил:

— Еще? Или хватит?

Розен с видимым усилием приподнялся на локте и повернул разбитое лицо к Риневичу. И снова улыбнулся (зубы у него были красными от крови, да и сам рот казался зияющей раной):

— И это все? Я думал, ты способен на большее.

— Ну, сука!.. — зарычал Риневич и принялся яростно пинать ногами Розена — по туловищу, по голове, по ногам — куда придется.

Несмотря на клокочущую ярость, Риневич все же старался соизмерять силу ударов. Леня лежал на полу, собравшись в комок, прижав ноги к груди и уткнувшись лицом в пол. Он даже не пробовал защититься. При каждом ударе он лишь вздрагивал и тихонько стонал, чем приводил Риневича в еще большую ярость.

Наконец, Риневич устал. Злоба его постепенно сошла на нет и уступила место здравому смыслу. А здравый смысл говорил, что за это избиение ему теперь придется ответить.

— Эй! — окликнул Риневич окровавленного педика. — Эй, ты там живой?

Плечи Лени приподнялись и снова опустились, но он продолжал лежать на полу лицом вниз.