Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

Данила Черный усмехнул покровительственно.

– Мы с Феофаном на Страстной всю неделю вообще ничего не едим! – сказал, переведя плечом.

– И не долит? – вскинув бровь с невольным любопытством прошала Софья, и не понять было, заботою или насмешкой полнился сейчас ее мерцающий взгляд.

– Нет! – легко возразил мастер, тоже улыбаясь, слегка насмешливо (баба, мол, что с нее и взять). – Привыкши! Чреву легше и голове ясней! Ты меня вопроси, – продолжал он, оборачиваясь к иконе, которую только что писал, – што я хотел изречь? Не скажу! Феофан тебе повестит, он философ, а я не скажу! Вот написал – зри! А словами пояснять… Все суета! Рсченное в иконе выше сказанных слов!

Киприан, посчитавший нужным тут поддержать своих мастеров, заговорил об опресноках, кресте, что латиняне чертят на полу перед собою и топчут затем ногами, об иных литургических различиях той и другой непримиримых ветвей христианства, словно бы убеждая княгиню принять святое крещение… Но Данила Черный почти грубо прервал владыку, отмахнув рукой:

– Да што каноны те! Не в их суть! Суть тут вот! В сердце, хоть так сказать… Сергия, радонежского игумена, видала, госпожа? Ну вот! Вот те и ответ! И слов не надобно боле! Надобно быть, а не токмо глаголати! Пото и икона надобна. А все прочее – обряд там, канон – ограда души, дабы не потерять себя, не принять прелесть змиеву за благовествование! Надо самому глядеть глазами праведника! Пото икона – прямее путь к Господу, чем богословские умствования… Про латин не скажу, а у нас так! Ты, госпожа, то пойми: фряги человека ставят в средину мира, а ето прямой путь к безбожию! Ежели мир не станет подчинен Господу, то человек разорит его на потребу свою. До зела! Да и сам погибнет потом! В том и прелесть! Властью погубить, искусом власти! Того и отвергся потом! В том и прелесть! Властью погубить, искусом власти! Того и отвергся Христос в пустыне, молвив: «Отыди от меня, сатана!» Икона должна взывать к молчанию, а католики взывают к страстям. У их ты как в толпе, зришь со всеми. Нету чтоб в духовное взойти, а душевное, земное, отринуть, отложить… Нету того в латинах! Права ты, госпожа! Пишут жизнь, как што делают, одежа там такая, прически, доспехи, хоромы ихние – все мочно узнать! А у нас нету того, у нас токмо божественное! И ты, умствование отложив, зри! И боле того пущай скажет тебе сама икона!

Мастер умолк и враз отворотил лицо, словно всякий интерес потеряв к своей знатной собеседнице. Софья, хмурясь и улыбаясь, притопнула ножкой. Подойдя к образу, взглядом подозвала Феофана.

– Ну вот я стою! Поясняйте мне! – приказала требовательно и капризно.

Феофан вежливо поклонился княгине, подступив близь, начал объяснять:

– Видишь, госпожа, икона – это не художество суть, а моление Господу! Пото и художник, изограф по-нашему, не творец, а токмо предстатель пред Творцом мира. Отселе и надобно умствовать. Зри: сии персты, сии ладони, сии очеса! Они призывают, требуют от нас: оставь за порогом всякую житейскую суету и попечения плоти! Пока ты сам в суете земной, икона не заговорит с тобою, ибо она свидетельствует о высшей радости, о жизни уже неземной!.. Присовокуплю к сему: быть может, для себя самих латины и правы. Люди разны! Вершитель судеб ведал, что творил, и недаром дал кажному языку особый навычай и норов. И католики, что тщатся одолеть православие, токмо погубят нашу страну! Не ведаю, госпожа, что произойдет с Литвою под властью латинян, не ведаю! Но Русь, принявшая западный навычай, погибнет. Православие – это больше чем обряд, это строй души. Обрушишь его – и обрушишь саму основу русской жизни. Православная вера заключена в подражании, в следовании Христу, но не в подчинении римскому папе или иной другой земной власти. Отселе и монашеский чин, и борьба с плотию. Возрастание духовного – вот о чем главная наша забота и главный труд!.. Иконописец у нас отнюдь уже не составитель Евангелия для неграмотных, как то глаголал великий Григорий в четвертом веке, как то толкуют и ныне латиняне. Он – свидетель «изнутри»… Язычники-римляне живописали тело, но не Дух. Когда минули иконоборческие споры в Византии, живопись окончательно утвердилась в своем новом естестве выражать не телесное, но духовное, живописать созерцание верующей души. Икона для нас – философия в красках. Она убеждает истинно, и тут уже невозможен спор. Тут или принятие, или полное неприятие, с отрицанием божества и служением телу и дьяволу… Взгляни, госпожа! Зришь, сии линии расходятся врозь, хотя по-фряжски должно бы им сходиться в глубине, ибо дальнее на земле уменьшает себя с отдалением. И хоромы, писанные там, назади, сияют светом, хотя в жизни светлее то, что перед нами, а дальнее уходит в дымку и сумрак. Однако все сие токмо в нашем земном мире. Иконный же мастер открывает окно в тот мир, где дальнее больше ближнего, как Бог больше созданных им тварей. И светоносность не убывает, а прибывает по мере приближения к божеству! Вспомни, как Христос явил себя ученикам на горе Фавор в силе и славе. И света того не могли выдержать земными очами! Пото полем иконы зачастую служит золото. Оно же – немеркнущий свет! И, стоя перед иконой, молящийся как бы входит в тот, иной мир. А у фрягов, напротив, тот, кто стоит перед иконою, сам больше всех! Таким-то побытом и ставят они человека над Господом. Малое людское «я» становит у них мерою всех вещей! Мы же твердим: нечто значимо не потому, что входит в мой мир, в мое зрение, но, напротив, я могу нечто значить лишь потому, что я, аз, включен в нечто большее, чем я сам… Христианское смирение не позволяет нам называть человека мерою всех вещей, но токмо Господа. По слову Христа – смотри у Марка-евангелиста в благовествовании: «Иисус сказал им: Вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют под ними и вельможи владычествуют ими. Но между вами да не будет так, а кто хочет быть большим между вами – да будет всем рабом»… Служащий всем, понятно, меньше всех и уже потому не может быть набольшим в мире. Преподобный Сергий, егда составилось общежитие, сам, будучи игуменом, разносил водоносами воду по кельям, добывая ее из-под горы.

– У вас все Сергий да Сергий! – раздраженно прихмурясь, протянула Софья.

– У нас так! – подтвердил Феофан, – Хотя и иных ратоборцев божьих немало на Руси! Теперь вникни, госпожа, вот во