Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

что: благодать – Господень дар, благодатию мы спасены через веру, но отнюдь не избавлены от дел, кои Господь назначил нам выполнять. А дар требует приятия. Человек, созерцая, приуготовляет себя к приятию Господнего дара. И ты, госпожа, и супруг твой равно не вольны в поступках своих, но обязаны творить волю Господа! Стоя перед иконою, православный молящийся сам пребывает в мире тем, что раскрывает душу, дабы принять запредельную гармонию и неземной свет. Как же тут мочно живописать дам и рыцарей, сады и хоромы, все земное, над чем должно в час молитвы возвысить себя?.. Икона, госпожа, – это созерцание горнего мира, чистое созерцание! А созерцание в православии, – чти блаженного Григория Паламу, как и великих старцев первых веков, – является высшим состоянием державного совершенства, которым венчается духовное делание… Прямая перспектива уводит взгляд вдаль. Обратная – возвращает к себе. Именно она позволяет творить умную молитву, приведя к молчанию все чувства свои. Католики же, напротив того, как уже сказал Даниил, взывают к чувствам, радуют или страшат, обращаясь к душевному человеку, но отнюдь не к духовному!.. Да, госпожа! Да! В мире есть и чувства, и вожделения, и ярость, и гнев, и утехи плоти. Не живопись храма уводит нас к надмирному. Иконописец являет зримый образ идеального мира. Пото и лица в иконе светоносны суть!.. Ты, госпожа, поставлена днесь выше всех. Помысли, однако, велика ли ты перед Господом? И не паче ли всех долг, ложащийся на тебя? Человек – раб совести своей, вот как мы понимаем служение Господу! Смысл смирения – в господстве человека духовного над душевным и плотским. Пото и Сергий! А паки скажу – Сергий! Ибо он сумел всею жизнью своей воплотить то, о чем нами сказано днесь! Не умствовал, а трудился и был! Вернее – стал! Он живой пример того, что реченное возможно к воплощению зримо и тварно. Так говорят все, знающие Сергия. Вот Андрей Рублев, могущий тебе подтвердить сказанное мною! И ты, госпожа, коли хочешь познать истину православия, повстречайся с ним!.. Пото же не пишем на иконах и хором, подобных земным дворцам. Они всегда сзади, а действовали всегда впереди них, на поле и на свету. Ибо «свете тихий» являет себя заглавным в иконе. Он исток и начало. Он дает жизнь, спасает из тьмы и несет нам благую весть!.. Красиво, по-нашему, то, что причастно Высшей Красоте, так полагаем мы, православные!.. Еще вопроси, госпожа, почто на наших иконах нету тени? А фряги так пишут, что и на золотом венце, на сиянии, отражена тень, падающая от головы святого. Так что и сияние предстоит у них тварным, вещным. Вникни: тень на фаворском свете – уму непостижимо! Наш мир, мир православной иконы, – это мир света, мир без тени!.. Такожде и тело живописуем мы инако. Можно сказать, бестелесное тело, тело, преображенное духовно, лишенное земного, плотского, греховного естества. Воззри! Глаза и персты! Плоть уже не та ветхая, что, как старое платье, остается от нас, когда мы уходим туда, но преображенная миром запредельного! Вот что есть наша православная икона! И зрящий ее стоит пред лицом Бога живого, Бога ревнующего и милующего! Зрящий ее со всею силой души восходит ко Господу! И прав Даниил, не надобно слов! Взгляни и восчувствуй! Предстатель, преданный Господу, лучший из даров, даримых в мире сем!

Софья уже давно перестала улыбаться. Расширенными глазами глядела она на икону, на руки, одновременно притягивающие и отдаляющие, на и вправду тонкостные персты Марии, глядела в задумчивые, надмирные глаза Матери Божией и потихоньку отодвигалась вспять. Она вся была земная, тутошняя, и то, к чему гречин-изограф заставил ее сейчас прикоснуться хотя краешком существа, почти раздавило ее. Ей еще долго предстояло понимать и принимать русичей, и неясно, поняла ли и приняла ли она целиком то, что открылось ей днесь! Однако сын Софьи, Василий Темный, сумел отвергнуть Флорентийскую унию, грозившую молодой Московской Руси поглощением воинственным Западом, ревнующим и тогда и теперь растоптать Русь, как были растоптаны юная Литва и древняя Византия.

Воротясь, скидывая тяжелую торжественную оболочину и рогатый головной убор, Софья произнесла обрезанным, почти беззащитным голосом:

– Начинаю понимать, почто русичи не приемлют католического крещения! – И прибавила, недоуменно вздергивая плечи: – Они все у тебя такие?

– Или я у них! – отмолвил Василий, усмехаясь. – Вишь, учат меня, как что понимать. То и добро, што учат! Мне коли, к примеру, принять веру чужую, хоть католиком стать, хошь бесерменином али жидом – вси тотчас отступят от меня! У нас не как на Западе. Русский князь должен быти первый в вере тверд! Тогда он и князь! Ты меня прошала, помнишь, тогда, в Кракове? Ну вот! И Сергия-игумена не замай! Такие, как он, – святее святых, исток всего! Пото и Русь святая!

Софья вдруг нежданно заплакала.

– Ты меня не любишь! – бормотала она сквозь рыдания. – Ты не защитил, не вступился за меня совсем!

– Донюшка! – отвечал Василий, обнимая и стискивая ее вздрагивающие плечи. – Будь токмо сама со всеми дружна, и все полюбят тебя!

Глава седьмая

Чтобы получить Нижний, Василию понадобилось ехать самому к хану Тохтамышу в Орду. Туда, где могли и задержать, и у себя оставить – по старой памяти! И дары, то самое клятое серебро можно ведь было отобрать запросто и так! Да, конечно, Тохтамышу нынче без русской помочи тяжко придет. Тимур его вновь утеснил, забрав и Арран, и Хорезм. И где, кроме Руси, мог хан взять средства для новой борьбы с Джехангиром, эмиром эмиров?! Но и все-таки…

Язычник верит силе заклинания. Иудей верит предписаниям своего закона. Мусульманин – тому, что он, верующий в Аллаха, всегда прав. Католик считает, что можно войти в соглашение с Господом ежели и не самому, то через своего римского папу, наместника Бога на земле. Православный верует в то, что можно своею жизнью, «подвигом» приблизить себя к Господу, научась, по примеру Христа, терпеливо сносить и преодолевать ниспосланные свыше беды, верит в конечную справедливость Господа. Все ли православные русичи, однако, уразумели притчу о талантах? Не кроется ли за бесконечным русским терпением, точнее, «притерпелостью» обывательской трусости и пустоты? Мы пишем о великих веках, о тех, когда русичи ведали, что Христос заповедал верным своим действование прежде всего, когда еще не создалось пословицы: «Бог даст, в окно подаст», когда еще помнили о проклятии, вынесенном Учителем сухой смоковнице, не приносящей плодов.

Русич, что сейчас сидит на ковре и глядит в глаза капризно непредсказуемому ордынскому хану, мог