Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

Он вновь обратился к Феофану по-гречески, торопя художника прибыть в Коломну для росписи храма Успения, и Феофан, дабы не привлекать внимания, успокоил его, тоже по-гречески, повестив, что-де сожидает лишь пущего тепла.

Архиепископу Федору Киприан, чтобы слышали все, сказал по-русски:

– Передай Сергию, что я посещу его через малый срок, токмо справлюсь с делами!

Он обозрел, уже остраненно, работу мастеров, обновлявших церковь после недавнего пожара. Работа была хороша, даже слишком хороша. Следовало им поручить содеять наново все росписи! И надо будет живопись в архангеле Михаиле поручить тоже им!

Подумав, Киприан высказал громко, для всех:

– Вот богатство, которое червь не точит и тать не крадет! Будем суетиться, заботить себя злобою дня сего, а останется от нас вот это! – Он широко обвел рукой и поворотился к выходу.

Глава шестая

В живописной мастерской – сводчатом, на два света каменном подклете теремов, – где в отсутствие Феофана царил Данило Черный и куда направил стопы свои Киприан, становилось людно. Явился Владимир Андреич, взыскующий греческого мастера, дабы расписал ему каменные хоромы видами Москвы, и теперь нетерпеливо ждал, когда мастер закончит работу в церкви и явится сюда. Вскоре должен был прийти и сам великий князь Василий с супругою и боярами.

Тут рядами стояли у стен приготовленные к росписи огромные доски для нового иконостаса с уже наклеенною на них рыбьим клеем паволокой и наведенным сверху нее алебастровым левкасом. К слову сказать, в Греции не было больших русских иконостасов, и иконному письму Феофан, почитай, доучивался на Руси, в Новгороде и у того же Данилы Черного, почему и относился к Даниле, почитая мастерство, уважительно, как к равному себе.

До прихода гостей в мастерской стояла сосредоточенная, рабочая тишина. Негромко звучали странные слова: санкирь, плави, вохрение, подрумянки, света, болюс, пропласмос, гликасмос, сарка… Поминалось, что лик на иконе пишется плавями, в семь слоев.

Феофан, явившийся вскоре за Киприаном, кивком головы приветствовал Данилу, выговорив вполголоса:

– Торопят!

Данило понятливо кивнул в ответ, хитровато сощурив глаз. Разговор сразу пошел деловой: требовалось достать дорогого камня лазурита, что привозят самаркандские купцы, требовался алебастр, требовался в запас рыбий клей, карлук, требовались виноградная чернь, багор, бакан и пурпур, синопийская земля и цареградская охра.

Владимир Андреич свалился в этот тихий разговор-торг как рухнувшая в озеро скала:

– Обещал мне терем расписать! Москву изобразить явственно! Мастеры ить уже и свод свели! Токмо тебя и сожидают!

– После Пасхи начнем! – живо отвечал Феофан, утишая готовый прорваться каскад обвинений – Токмо напишу с выси, яко ангелы или птицы зрят ее! Во фрягах ныне принят иной пошиб, глядят снизу, как бы от лица идущего людина. Но сие лжа! Глядим на мир не токмо смертными очами, но и умственным оком, провидим и то, что открыто в сей миг, но ведомо нам по опыту.

– Ну коли так… – ворчливо отозвался князь-воевода. – Гляжу, великие иконы ныне пишешь.

– В церковь Успения на Коломне! – подал голос Киприан, слегка задетый видимым небрежением серпуховского володетеля. (Впрочем, Владимир Андреич тотчас подошел к нему под благословение.)

– Почто жиды бегут зрительного изображения? – вопрошает кто-то из послужильцев Владимира, не сильно искушенный в богословии.

– Чти Библию, – тотчас отвечает Стефан Храп, вмешиваясь в разговор. – Неспособны проникнуть в духовную суть мира! Древние евреи лишь свидетельствовали о Спасителе, о его грядущем приходе, но, когда он явился, не приняли его, не признали. Пото и зрительных изображений Христа и святых праведников не имут. Пото и воздаяние себе ищут на земле, а не в царстве горнем!

Великий князь Василий появился в мастерской незаметно для собеседников, пройдя внутренней лестницей и явившись среди иконописцев почти незримо. С удовольствием озрел деловое сосредоточение тружающих, узрел и Киприана со спутниками, и дядю Владимира, которому поклонился первым, пряча улыбку в мягкие усы. Владимир Андреич сгреб племянника за плечи и облобызал картинно, при всех. Следом за Василием в рогатом жемчужном кокошнике, пригнув голову в низеньких дверях, любопытно оглядывая иконописное устроение, в мастерскую вступила Софья. Она еще не была тут ни разу. Легко подойдя к Киприану, приняла благословение владыки, ожгла горячим взглядом мастеров, на Феофана глянула снизу вверх, точно Иродиада на Иоанна Крестителя, ласкаясь, легко тронула за рукав Василия, словно утверждая свое право на владение им.

– А римские изографы ныне пишут явственно и людей, и коней, и хоромы, и замки, и всю иную красоту земную на иконах своих! – сказала звонким, «серебряным» голосом.

– Умствуют много латиняне! – протянул Даниил Черный, хмурясь и отводя взгляд от разбойных серых глаз великой княгини. – Мы-то пишем святых, тех, в ком Господня благодать пребывает, а они телесного человека тщатся изобразить! Ето их до добра не доведет! Святых уже низвели на землю, пишут, яко рыцарей аль горожан, скоро и Бога низведут! Уже не ведают, человек ли служит Господу или Бог человеку. А коли человек становит соревнователем Господа, вот тебе тут и вся сатанинская прелесть! Да полно, што баять о том! Словами-то мочно и сатану оправдать!

У Софьи признаком подступающего гнева слегка раздулись ноздри и потемнели зрачки. Но мастер словно и не заметил сановного гнева.

– Икона являет нам што? – продолжал он, уже теперь прямо глядя в очи великой княгине. То, что ее отец Витовт крестился трижды и последний раз перешел в латынство, ведали все. Василий же, который наедине с женою мало мог ей высказать истин о православии – всякий разговор кончался любовной игрой, – тут, как бы отойдя в тень, любовался живописцами, вступившими в тайный спор со своенравною литвинкой. Владимир Андреич, уразумевший игру племянника, хитро щурился, и Киприан опрятно молчал, не вступая в беседу. Говорили одни иконописцы.

– Што являет икона, русским словом – образ? Чего образ? Чей? Земного естества? Дак то будет парсуна, лицо, а не лик, то зачем и писать… А в иконе – надмирный смысл! Отрекись от злобы, зависти, вожделения, гордости – тогда постигнешь… Ты перед образом постой в церкви-то да войди в тишину, постой без мыслей тех, суетных, безо всяких мыслей! – повторил Даниил Черный с нажимом. – С открытою душой! Тогда и узришь и почуешь… Так вот надо писать! Почто мастер иконный держит пост, молитву творит, егда приступает к работе, прежде чем взяться за кисть?! Он просит благословения у самого Господа!

– И вы такожде? – чуть закусив губу жемчужными зубками, натянуто улыбаясь, спросила княгиня, оглядывая крепкотелого, могутного мастера, которому бы,