Сердце и другие органы - Валерий Борисович Бочков

– Я вывел каноэ на середину реки, перестал грести. Лодку едва тянуло ленивым течением. Еле-еле… Я плыл среди белых яблоневых цветов. Как во сне. Казалось, что и река, и лодка стоят на месте, а прибрежный лес, отмели, камыши кто-то медленно тащит на север. Небо тоже было неподвижным и можно было подумать, что я со своей лодкой нахожусь в центре земной оси и планета неспешно вращается вокруг меня.

Ланкастер засмеялся.

– У вас отличный слог, – сделал я комплимент. – Для ветеринара. Вы писать не пробовали?

– Да времени как-то не было. Может, потом, на старости лет. Поэкспериментирую…

Я подумал, что мне сорок восемь и я уже почти поставил на себе крест – уж точно амбиций подобного рода у меня не осталось. Дай бог не растерять, что накопил, не позабыть чему научился.

– Меня удивило, что вокруг не было ни души, – продолжил Ланкастер. – За мостом Слепая балка, там берег крутой, омуты. Сом крупный берёт. А тут ни одной лодки, ни одного рыбака. Я вырулил на середину, начал грести. Вдруг, боковым зрением вижу – тёмная тень на том берегу. Шмыгнула меж стволов, скатилась в реку. Беззвучно, как бобёр.

– Ой! – по-девчачьи пискнула Моника. – Медведь?

– Он самый, – Ланкастер сделал паузу. – Гризли. От меня до него было футов сорок-пятьдесят. Я так понял, косолапый намеревался переправиться на западный берег. Он плыл по диагонали, я начал подгребать к нему. На середине я его нагнал, он обернулся, поглядел на меня, впрочем, без особого интереса. И тут до меня дошло – это ж мой шанс отшлёпать косолапого! Я уже не юноша, но ведь лучше поздно, чем никогда! Ведь так, профессор? – почему-то обратился он ко мне.

Я пожал плечами.

– Мы плывём, плывём рядом. Мне слышно, как он пыхтит. Из воды торчат нос, уши и круп. Круп! – именно то, что мне нужно! Я подгрёб вплотную, перегнулся… – он драматично замедлил речь, поднял большую ладонь. – Шлёп!

– Ой! А он? – это Моника.

– Удивился! И решил, что я его приглашаю в лодку. Составить мне компанию. Медведи – те же собаки. Они, собственно, и относятся к подотряду псообразных. Мне вообще кажется, что неандертальцы приручили собак, а не медведей исключительно из соображений экономии. Прокормить проще.

– И кошек вместо тигров, – добавила Рита с иронией.

– А дальше? Дальше что? – заегозила нетерпеливая Моника.

– Мой косолапый поступил так, как поступила бы любая собака – начал карабкаться в лодку. У псообразных, в отличие от кошачьих, когти не убираются. У моего парня когти были – во! – Ланкастер выставил указательный палец. Для пущего эффекта согнул его крючком. – Он лезет, лодка на бок. Я на другой конец лодки – для равновесия. И оттуда его веслом охаживаю. Он, дурачина, решил, что я с ним играю – весло поймал и перекусил как щепку. И на меня пошёл. Ну я сказал всё, что про него думаю и сиганул за борт.

Ланкастер затормозил, осторожно, чтоб не застрять в снегу, съехал на обочину. Заглушил мотор.

– Ну, короче, доплыл до берега. Там круто было, вывозился весь в глине, пока выбирался, – он засмеялся. – Поднялся. Гляжу, мой топтыгин, устроился как барин в лодке, даже лапы на брюхе сложил. И на меня через плечо взглянул. Небрежно посмотрел и отвернулся. Так и уплыл по течению.

– Каноэ не жалко? – спросил я.

– Жалко. Отличная лодка была.

Ланкастер вынул ключ из замка зажигания, кинул в бардачок. Захлопнул крышку.

3

Снаружи оказалось морозно и сухо.

Метрах в ста на обочине я увидел знак – ромб с чёрным силуэтом лося. На знаке белела снежная папаха набекрень.

Рита задрала голову, выдохнула вверх струю густого пара. Моника натянула капюшон с лисьей оторочкой и стала напоминать смуглого зверька. Ланкастер распахнул багажник, выкинул на дорогу четыре пары плетёных снегоступов, похожих на самодельные ракетки для большого тенниса. Снегоступы шлёпнулись со стеклянным звоном.

– Разбирайте! – сказал он, весело оглядывая высокие деревья.

Я снял перчатки, начал пристёгивать ремешки коченеющими пальцами. Кое-как справился с правой ногой, левая подворачивалась и никак не хотела влезать в промёрзшую сбрую.

– Помочь? – Ланкастер предложил мимоходом.

Рита и Моника справились быстрее меня. Я, чувствуя себя полным дураком и матерясь вполголоса, наконец затянул ремень на левой, поднялся.

– План такой! – Ланкастер бодро хлопнул в ладоши. Он был без перчаток и шапки, в кургузой кожанке поверх фланелевой рубахи, расстёгнутой до третьей пуговицы. – Идём на восток. Огибаем Ведьмину падь. Это мили полторы. Выходим к реке у Бобрового затона. Идём вдоль реки, полмили где-то, там прошлой зимой я приметил берлогу.

– Ну не-е-е-ет! – Моника замахала малиновыми варежками. – Только не в берлогу!

– От реки движемся вверх на север, – Ланкастер не обратил внимания на кокетливый писк Моники. – Потом выходим через сосновый бор, делаем крюк и возвращаемся сюда. К машине. На всё-про-всё – часа три.

Гуськом – Ланкастер – Рита – Моника и я в хвосте, мы вошли в безмолвный лес. Равнодушно и размеренно захрустел наст. Клёны и дубы казались мёртвыми – кора в инее, стеклянные ветви – сама мысль, что через четыре месяца на этих ветках проклюнутся ярко-зелёные, сочные липкие листья, была нелепой. Всё вокруг было мертво, скучно, бесцветно.

Настроение портилось. Я с неприязнью разглядывал спину Моники – она, косолапя, старалась ступать след в след, беспечно отпуская хлёсткие ветки, от которых я уворачивался с медленно закипающим раздражением. Меня совершенно не интересовал этот мёртвый лес, мне было всё равно, чем отличается канадский клён от клёна красного, мне было плевать, какой именно зверь оставил следы на снегу, куда и зачем этот зверь направлялся. Я потащился из-за Риты. Которая, впрочем, не обращала на меня никакого внимания.

Зацепившись за сук, я оступился, снегоступ застрял и расстегнулся. Стараясь удержать равновесие, я шагнул в сторону и провалился по пояс. Штанина задралась, колючий снег полез внутрь сапога. Цепляясь за ствол, я попытался подняться, ветка сломалась и я завалился на спину.

Кораллово-красный капюшон Моники, похожий на дурацкий колпак, покачиваясь, уплывал всё дальше и дальше.

4

Три с половиной года назад, в конце мая, я ушёл от своей жены. Мы прожили вместе двенадцать лет без двух недель, прожили вполне сносно, порой почти счастливо. Вспоминаются тихие вечера с янтарным светом старых абажуров, пресные ужины в скучных ресторанах со степенными коллегами, вернисажи каких-то занудных художников.

Я ушёл к своей бывшей студентке, которая была вдвое моложе меня.

За день до