Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Поздно вечером 9 июля самая большая в истории армада остановилась в 30 милях от побережью Сицилии – 2600 транспортных кораблей, танкеров, транспортов с боеприпасами, десантных и военных кораблей, примерно поровну американских и британских. Британские корабли с 8-й армией Монтгомери расположились у юго-восточного побережья, между мысом Пассеро и Сиракузами. Американские корабли с 7-й армией Паттона расположились у западного побережья, между Рагузой и Ликатой. Корабли пришли из всех североафриканских портов, из Канады, Британии и Соединенных Штатов, откуда морем была отправлена пехотная дивизия с запасом продовольствия, джипами, грузовиками, топливом и боеприпасами. Солдатам, находившимся на борту транспортных кораблей, было известно, что на берегу их ждут 200 тысяч итальянских и 35 тысяч немецких солдат. Но был повод и для оптимизма: три или четыре итальянские и одна немецкая дивизии были развернуты на северо-западе острова, поскольку ложными сообщениями по радио и отвлекающими маневрами союзнических кораблей удалось ввести в заблуждение командование противника. Но солдаты знали и то, что на острове в районе высадки американцев разместилась дивизия Германа Геринга. Несмотря на то что ее сильно потрепали в Тунисе, солдаты и танки дивизии Германа Геринга были по-прежнему готовы к встрече с противником.

У союзников не было сомнений относительно желания Кессельринга сражаться. Успех во многом зависел от итальянцев, которые демонстрировали такое же отсутствие боевого духа, как и перед взятием Пантеллерии, острова-крепости, расположенного на полпути между Тунисом и Сицилией. Пантеллерия, которую называли итальянским Гибралтаром, была испещрена туннелями и редутами, ее обороняли десятки артиллерийских батарей и эскадрильи истребителей. Муссолини неоднократно говорил, что гарнизон будет биться до последнего солдата. В начале июля союзнический флот начал обстрел острова. После недельного обстрела с моря и воздуха десантные корабли союзников окружили остров в ожидании высадки на побережье Пантеллерии; командующий гарнизоном просигналил, что у них закончилась вода, и поднял белый флаг. Разрешение на сдачу он получил непосредственно от Муссолини, который был уверен, что он единственный итальянец, который по-прежнему хочет сражаться. Врач Муссолини уже давно постепенно увеличивал дозу беллафолина и алукола, лекарств от желудочных спазмов, возникавших у дуче при стрессах, особенно вызванных военными неудачами. Теперь желудочные спазмы возникали практически ежедневно. Пациент был сломлен, как и его народ[1680].

Черчилль, считавший, что гарнизон Пантеллерии составляет от силы 3 тысячи человек, заключил с Эйзенхауэром пари: 5 сантимов (одна двадцатая цента) за каждого сдавшегося в плен итальянского солдата сверх предсказанных им 3 тысяч. Сдалось 11 тысяч человек. Эйзенхауэр решил не брать у Черчилля выигранные доллары[1681].

Теперь, 9 июля, когда его флот участвовал в морском сражении, Эйзенхауэр задавался вопросом, появится ли у итальянцев на Сицилии желание сражаться, когда на рассвете союзнические войска высадятся на побережье. Погода уже зарекомендовала себя грозным противником; при подходе флотилии к Сицилии усилился западный ветер. На Мальте, в своем подземном штабе, известном как бункер Ласкариса, представлявшем систему туннелей, построенных еще мальтийскими рыцарями, Эйзенхауэр изучал карты и метеосводки. Метеорологи адмирала Эндрю Каннингема («АВС» – Admiral Andrew Cunningham) каждый час предоставляли Эйзенхауэру сводку погоды, и с помощью шкалы Бофорта[1682] он мог оценить силу ветра и волнение на море.

С каждым часом сводки становились хуже. Маршал авиации Теддер, находившийся в штабе Эйзенхауэра, заметил, что нужно обладать большой смелостью, чтобы пытаться блокировать Италию с моря: «Даже у Ганнибала хватило здравого смысла перейти со своими слонами через Альпы». Весь день в небе находились огромные воздушные флоты, много самолетов взлетало с недавно отремонтированных мальтийских аэродромов – они направлялись бомбить побережье Сицилии и два десятка аэродромов оси. Поздно вечером Эйзенхауэр вышел из штаба, чтобы посмотреть, как будет проходить высадка десантников американской 82-й воздушно-десантной дивизии и британской 1-й воздушно-десантной бригады. В темноте, при сильном ветре, многие британские грузовые планеры, слишком рано отцепленные, отклонились от курса и вместе с десантом упали в море[1683].

Когда Эйзенхауэр наблюдал за проплывавшей мимо воздушной флотилией, пришло сообщение от Маршалла: «Атакуем или нет?» Эйзенхауэр ничего ему не ответил. Однако быстро приближался момент, когда высадку уже нельзя будет отменить. В восточной части Сицилии войска Монтгомери были защищены от ветра, а вот войска Паттона испытали на себе силу ветра. Если бы все пошло по плану, то уже к вечеру 10 июля три американские, четыре британские и канадская дивизии продвинулись более чем на 100 миль в глубь острова. Пока десантные корабли ждали приказ о высадке, крейсеры, эсминцы и линкоры начали обстрел побережья Сицилии осколочно-фугасными снарядами. Приказ о высадке все не поступал. Ближе к полночи ветер усилился. Эйзенхауэр решил, что, невзирая на погодные условия, вторжение будет предпринято. Солдатам на кораблях отдали приказ[1684].

В тот вечер Черчилль и Клементина, понимая, что было бы хорошо появиться вместе на публике, пошли в кинотеатр на фильм Watch on the Rhine («Дозор на Рейне»). После сеанса Клементина почувствовала недомогание и написала записку Памеле с просьбой составить компанию Черчиллю, который ждал известий из штаба Эйзенхауэра. Они несколько часов играли в безик; игра регулярно прерывалась секретарями, которые докладывали о задержке высадки и ухудшающейся погоде у побережья Сицилии. Позже Памела вспоминала: «Помню, что подумала: если я что-то могу сделать для фронта, так это остаться и составить ему компанию»[1685].

Молли Пэнтер-Доунес написала, что в тот вечер лондонцы ложились спать с ощущением тревоги не из-за начавшейся битвы за Сицилию, о которой они ничего не знали, а из-за битвы на Русском фронте. Там, вне всякого сомнения, разворачивалась самая масштабная битва за всю историю человечества, и ее исход был непредсказуем[1686].

Она разворачивалась вдоль 190-мильного выступа фронта в районе Курска, важного железнодорожного узла, расположенного между Орлом и Харьковом примерно в 500 милях к юго-западу от Москвы. Гитлер приказал своим генералам «запалить там костер». Сталин, бла годаря расшифровкам «Ультра» (преподносились как доклады «секретных»

агентов), которыми поделились британцы, знал, где и когда Гитлер собирается атаковать. 5 июля немцы перешли в наступление – 700 тысяч солдат, 2400 танков и самоходных орудий, 1800 самолетов, – нанося удары с севера, запада и юга. Им противостояло более миллиона советских солдат, 3400 танков и самоходных орудий и 2100 самолетов. Еще 250 тысяч советских солдат находились в резерве, около Курска, на расстоянии примерно 40 миль от линии фронта. Когда на побережье Сицилии высадились всего семь англо-американских дивизий и 600 танков, 2 миллиона советских и немецких войск и почти 6 тысяч танков сошлись в величайшей битве всех времен. В течение следующей недели мир сосредоточил пристальное внимание на Курске.

«Свободная Франция», метко названная «Сражающейся Францией», вела бои местного значения. Де Голль, который не мог воевать с немцами на Сицилии, поскольку его североафриканскую армию (на самом деле армия Жиро, поскольку он был командующим) оставили в Тунисе, начал борьбу с британским правительством, запретившим выпуск La Marseillaise, газеты «Свободной Франции». Решение было принято Министерством информации, которое объяснило причину запрета военной необходимостью. Умную тактику Брэндена Брекена без труда раскусили лондонцы, поскольку опять в свободной продаже появились антироссийские польские газеты. Худшим врагом де Голля всегда был он сам, но лондонцы не забыли, что он был единственным французом, который поддержал Англию в июне 1940 года, когда казалось, что Лондон вслед за Парижем станет жертвой нацистов. Он заслужил уважение британцев. Черчилль, как и Рузвельт, считал, что Франция больше, чем де Голль, но не разделял мнение Рузвельта и Халла, что Лотарингский крест (символ «Свободной Франции») ничего не стоит.