Литовский узник. Из воспоминаний родственников - Андрей Львович Меркулов

Хоронили Марью через два дня. Накануне ударил мороз, нагнало серых свинцовых туч, и с вечера долго шел мягкий пушистый снег. Белым рыхлым покрывалом накрыл он поля, дороги, крыши изб. Зима начала хозяйничать над землей. С утра небо было светлое, высокое, но у горизонта серело, и оттуда медленно приближались снеговые тучи. Все было торжественно и тихо.

Марья лежала в гробу, сложив на груди желтые высохшие руки. Ее восковое лицо с ввалившимися щеками было спокойно. Седую голову укрывал разрисованный цветами платок, в руках она держала маленькую иконку.

Открытый гроб несли на кладбище мужики на двух длинных, обернутых холстом шестах. Впереди шли Павел Шишов и Петька Грушин, неподвижно и прямо смотревший перед собой. Гроб поставили рядом с могилой Ивана у свежевырытой ямы, уже запорошенной за ночь снегом, только стены желтели сыпучим песком. Тихо переговаривались старухи, от реки доносился стук ведер. Над кладбищем с криками летали вороны. Большая серая птица села на ольховый куст, покачалась, поднялась и улетела, а с ветки пуховым дождем посыпался снег.

Старухи стали прощаться. Подошла Катя Шапкова, тронула желто-восковую руку покойницы: «Вечный покой тебе, Маняша, – сказала она печально, – отстрадалась, сердешная». Она наклонилась и поцеловала Марью в лоб. «Царство ей небесное, – сказала Дуня Панова, бросила горсть земли в могилу, – душевная была, добрая, все другим старалась помогать, а радости своей немного видала».

Стоя у ограды, Петька Грушин смотрел, как опускали гроб, как засыпали его землей. Потом он взял лопату и стал помогать Павлу. Они сделали аккуратный холмик над могилой, установили крест, сколоченный Павлом из толстой сосновой доски, надели на него цветной венок, весь в зеленых твердых восковых листьях. Сверху насыпали крупы, хлебных крошек. Тут же слетелись воробьи, и на кладбище послышался веселый щебет, птичья возня.

Снеговые тучи подошли ближе. Сначала медленно, тихо, потом гуще, хлопьями повалил снег, засыпая могилу бабки Марьи, и вскоре от нее остался лишь небольшой снежный холмик с крестом.

И вся эта земля, эта деревня, косогор за рекой с разрушенной церковью, плотинные камни, дымящиеся снегом поля с запахами слежалой соломы казались Петьке Грушину особенно милыми, родными. Земля, где жила бабка Марья, его мать Прасковья, мельник Егор Тимофеевич, строивший эту плотину, и где теперь сам он, Петька Грушин, живет; будет жить на этой родимой земле и хранить ее, как берегли и хранили ее старики.

Литовский узник

Глава 1

В воспоминаниях раннего детства мне трудно разделить действительно происходившие события от сновидений, а также определить, что было прежде, а что после. Что-то снилось, а я запомнил это как явь, что-то происходило наяву, а представлялось затем как сон.

Наиболее душевные впечатления у большинства людей связаны с матерью, это естественно – ее любовь, теплота передаются ребенку непосредственно, постоянно. У меня же эти ощущения приобрели некоторую странность. В одном случае я чувствовал теплоту ее груди, прикосновение нежных рук, слышал ее ласковый голос, видел ее улыбающееся круглое лицо, в другом – у матери иное лицо, она держит меня у себя на коленях; мы сидим у теплой, нагретой солнцем стены нашего дома и смотрим в широкое поле.

Помню, когда я подрастал и что-то уже мог соображать и делать, меня всегда удивляла и восхищала неутомимость матери. Бывало, спрашиваю ее, а она скажет: «Э-э-э, Владик, сейчас то легче, а вот раньше, в молодости, спать некогда было – еще не расцвело, а я уже кручусь. Так и носишься весь день по хозяйству – в поле, в хлев, в амбар; приткнешься куда в уголок, пять минут посидишь, снова бегом. Скотина была – еще двух быков мирских держали; одной воды утром приносила двенадцать ведер. Сидеть было некогда, в любом углу работа ждала. Да еще, бывало, бежишь на десятины помогать мужикам на покосе».

Лишь спустя много лет, случайно, открылась правда о моем детстве. Она стала для меня настоящей трагедией, существенно повлиявшей на всю мою последующую жизнь.

Хутор наш располагался рядом с лесом на окраине села Тришкляй, в ста километрах от уездного центра Мажейкяй.

Ярко вспоминаются лишь некоторые эпизоды.

Я стою на широкой тропе и смотрю на приближающуюся ко мне старшую сестру Броню; она смеется и смотрит на меня. Ей было пятнадцать лет, и она уже помогала взрослым в домашнем хозяйстве, а в свободное время с удовольствием занималась со мной – гуляла, играла в разные игры. Помню, однажды кто-то сказал: «А покажи-ка нам, как ты любишь Броню». Я постарался идти быстрее, остановился перед ней и, не зная, что делать дальше, вытянул руки кверху. Она наклонилась, подняла меня, а я крепко обнял ее за шею, прижался к ее лицу.

Другой эпизод. Я в большом высоком сарае, у широкого длинного стола; на нем – огромная белая свинья. По обе стороны стола работают люди – они вырезают из туши разные куски, полосы и складывают их дальше на столе. Ко мне подходит кто-то, показывает тонкий чулок сырой колбасы и объясняет, как она получается.

Вспоминается мне и отец. Вот едем мы куда-то на легких дрожках вдоль широкого поля с васильками. Перебирая руками вожжи, он правит молодой резвой лошадкой; она пофыркивает, легонько поматывает своим густым черным хвостом. Когда дрожки встряхивает на ухабе, я крепче держусь за поручень и сильнее прижимаюсь к отцу.

Любил, когда он брал меня на руки и подбрасывал вверх, потом ловил и щекотал своими усами мое лицо. Сверху я видел знакомую речку, опушку зеленого леса, широкий пруд, вокруг которого росли весной белые пахучие ландыши.

Любил сказки, которые отец рассказывал мне вечером перед сном; некоторые он сочинил сам, но более всего нравились мне народные сказки. До сих пор помню, какое потрясающее впечатление произвела на меня судьба братца Иванушки и сестрицы Аленушки. С жалостью в сердце слушал я призыв Аленушки:

Ах, братец мой Иванушка!

Тяжел камень ко дну тянет,

Шелково трава ноги спутала,

Желты пески на грудь легли…

С глубокой печалью и дрожью в сердце слушал я голос отца:

Огни горят горючие,

Котлы кипят кипучие,

Ножи точат булатные…

Я представлял себе огромные черные котлы с кипящей водой, страшных разбойников с большими ножами в руках.

Кто-то из домашних выстругал мне деревянный «меч-кладенец». С отвагой и силой разбивал я всех разбойников. Под несокрушимыми ударами слетали с высокой крапивы и осоки пушистые