Литовский узник. Из воспоминаний родственников - Андрей Львович Меркулов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Баба Маня, чего ж хорошего, что вы много работали? – не выдержал Петька. – Теперь всякие машины придуманы. Батька мой отбарабанит восемь часов в совхозе и свободен. Хочешь хозяйством занимайся, хочешь отдыхай. Разве плохо? А ты вроде как об той работе мечтаешь.
Марья подняла голову, прислушалась. За стеной ударил порыв ветра, прошумел вдоль ручья вершинами тополей, зашуршал о стену ветвями разросшегося клена.
– Не знаю, Петя, как сказать, может, я старая стала, не понимаю, в каком теперь порядке жизнь идет. Люди вроде стараются, веселые, а у меня душу скребет. Жалко мне чего-то, Петя, старую деревню нашу, – Марья погрустнела, помолчала. – Запрошлый год по осени иду с грибов, гляжу, комбайн Петровское поле убирает. Зерно с трубы ручьем бежит, а людей не видать. А мы, бывало, убирали его неделю всей деревней да молотили два дня. Сколько народу собиралось! Мужики косят, бабы жнут. За день так накланяемся – не разогнуться. А он приехал, в полдня скосил, обмолотил, в машины погрузил. Могли мы думать об таком чуде тогда? Умные люди сделали машину такую.
Понять только не могу, что с людьми сделалось. Дачники приезжают, молока негде взять. У Степана Зимогорова корова, Павла Шишова да Сереги Захарова; больше нет. За мясом в город ездят, неужель поросят не завести? А работают как? По ночам на Синевские поля бегают, по мешку картошки да моркови набирают, это после уборки-то. Свою садить не надо. Иду за хлебом, крутом магазина тракторы – с поля приехали. Пока трактористы вино берут, мы ждем – им быстро, без сдачи. О-хо-хо, – Марья покачала головой, вздохнула. – Песен не слыхать, веселья не видать, все по своим углам.
– А как, баба Маня, гуляли тогда? – спросил Петька.
– Как гуляли? – Марья улыбнулась, задумчиво посмотрела на картину над Петькиной головой. – По-разному, Петя. Были праздники, и всякому празднику свой порядок. Вот, скажем, масленицу гуляли. Работы в эту пору мало, вот и гуляли всю неделю. С утра нарядимся и на кладбище; родных помянем, потом в церкву, потом домой. Блинов наедимся, и на улицу. Как выйдут все, да нарядные, платки разноцветные – любо глядеть. Егор Тимофеич, Харитоновы всегда тройки запрягали, катали всех до Петрова и обратно. Дорога гладкая, лошади бегут, фырчат, полозья скрипят. Ребят полные сани. Гармонь играет, песни поем. За кучера сам Егор Тимофеич, сидит, как князь, в полушубке кенгуровом, кушак красный, шапка высокая, руки вытянул, смеется. Дуга на лошади крашеная, колокольчики звонят. А святки? Девки гадали; ряженые так нарядятся – не узнать нипочем. Сажей намажутся и ходят по избам. Кто медведя представляет, кто цыгана. Плясали, дурачились, озорные песни пели. Ребятишки тоже ходили, пироги им давали, пряники. На троицу березки завивали.
– Как это – завивали? – спросил Петька.
– Ставили березку на Васильевом лугу, а завивали как? Берешь за ветку и загинаешь, делается кольцо или половина кольца. Потом украшали ленточками, цветами, получались венки. Целовались через них, крестиками менялись – тогда уж подруги на всю жизнь. Хороводы водили. Как станем парами девки да ребята в большой круг, в новых сарафанах – синих, малиновых – любо глядеть. По кругу песни поем, остановимся друг против дружки, платочками помахаем, дальше идем. Песню споем, три раза поцелуемся крест-накрест, опять по своим местам, другую песню начинаем.
Марья улыбнулась грустно:
– Так, Петя, и жили, работали досыта, гуляли весело, а бед всяких тоже хватало. Не верится, сколько всего было. Теперь-то, слава Богу, время мирное, только жить. Да вот ребят в деревне все меньше, невесело вам здесь стало. Все в город тянетесь. Ты вот школу кончишь, тоже, небось, в город?
– Не знаю, баба Маня, мамка говорит, чтоб я дальше учился, тетка у меня в городе живет, – ответил Петька неуверенно, пожал плечами, поглядел на спящего кота, уж долгое время лежавшего в одном положении – на спине, с поджатыми лапами. Как ее одну оставить? Видно будет.
Они замолчали, задумавшись каждый о своем. Печь прогорела, в избе стало тепло, тихо. Стучали ходики; не переставая, пел из угла сверчок.
– Ну я пойду, баба Маня, а то мамка без меня за стол не сядет.
– Иди, иди, сынок, – торопливо ответила Марья, – разговорилась я чего-то, очень тебе интересно меня, старую, слушать.
Проводив его, она вышла на улицу. Проверила двери во дворе, прислушалась к сонной возне кур, прошла по мягко хрустящей траве обратно к крыльцу, присела на приступок. Ночь наступала тихая, холодная, и Марья подумала, что в такую ночь может выпасть снег. Но в черной вышине было чисто, по всему небу ярко горели россыпи звезд. От густого инея земля серебрилась, только чернели дорожки к реке и саду. Шумела река. В окнах домов стали гаснуть огни. Марья встала и, с трудом поднимая ноги на высокие ступеньки, вернулась в избу.
Глава 11
Стоял холодный ненастный день. Беспросветное небо затянулось сплошными белесыми тучами. Назойливо моросил мелкий, как пыль, дождь, до черного блеска орошая глубокие холодные грязи на проселочных дорогах, измешанных колесами автомобилей, тракторов.
К ограде Марьиного палисада подъехал на тракторе Павел Шишов. Вылез из кабины, забрался на прицеп, стал скидывать дрова.
Вышла Марья, захлопотала, заохала:
– Ох, Пашенька, родной мой, дрова привез. Вот спасибо-то тебе. Сколько хлопот из-за меня, от дела отрываю. Совестно мне как-то. Ты бы уж поменьше возил-то.
– Чего там, – махнул рукой Павел, – ему-то, трактору, все одно, что пустому ехать, что с грузом таким. Работу кончил, торопиться некуда.
– Дак зайдешь?
– Зайду, выгружу только.
– Ага, вот хорошо. Я соберу чего-нибудь, – и Марья заспешила в избу.
– Ну, что поделываешь, чем занимаешься? – спросил Павел, заходя в комнату через недолгое время. От него пахло бензином, машиной, вечерним холодом.
– Садись, Паша, – пригласила она. – Чего делаю – вот сижу, думаю, сама не знаю об чем. Хотела к Катерине пойти, да раздумала. Чем мне теперь заниматься? Одно осталось, – сидеть да ждать, когда позовут в царствие Господне. Недолго уж осталось.
– Нашла об чем думать, тебе еще жить да жить, вон как хорошо еще в лес бегаешь и по дому как-никак справляешься, – сказал Павел, опускаясь на табурет у стола. – Время такое теперь – пасмурное, холодное, вот и думы лезут. Зиму переживем, весна придет, и дело пойдет веселее. Так и живем, – улыбнулся ей Павел.
– Не-ет, Пашенька, – вздохнула Марья, оправляя на столе скатерть и разглаживая ее дрожавшей, с набухшими
