Красавица и босс мафии - Лола Беллучи

Сегодня утром, среди полок маленького книжного магазина, я чувствовала себя Белль. Возможно, судьба решила наказать меня за дерзость, ведь если ей достался принц, запертый в теле зверя, то мне — чудовище с лицом совершенства. И когда я подняла глаза, то обнаружила, что он смотрит на меня.

ГЛАВА 15

ВИТТОРИО КАТАНЕО

— Куда мне ее отправить, Дон? В поселение?

— Нет, куда-нибудь в главном доме, — говорю я, готовясь отпустить Анджело, но не забываю добавить. — Кроме крыла Тициано. — Я делаю паузу, и в голову проникает вторая мысль. — Или Чезаре. — Анджело молча ждет, ожидая, но я не произношу этих слов. — Вообще-то, любого из моих братьев.

— В ваше?

— Нет.

— К отцу?

— Скажи Луиджии, чтобы она выделила ей комнату и работала. — Я смотрю на девушку, которая следит за разговором, не понимая ни слова из сказанного, и она кажется гораздо менее заинтересованной, чем я мог бы ожидать.

— Будет сделано, дон. — Кивнув мне, мужчина подталкивает Габриэллу вперед, и девушка начинает идти, следуя его приказу.

Я наблюдаю, как они обходят территорию дома и идут к задней двери, Габриэлла ни разу не сопротивляется. Она не спрашивает, куда ее ведут, как не спрашивала меня с тех пор, как мы покинули Бразилию куда ее вообще везут, только о том, можно ли ей воспользоваться туалетом в самолете.

Когда она вышла с чистым лицом и минимально расчесанными волосами, это было неожиданно. Учитывая, что она смирилась со всеми событиями с того момента, как сказала мне "Да, сэр", я не удивился бы, если бы она не заботилась о себе настолько, чтобы привести себя в порядок. Девушка, мягко говоря, противоречивая.

— Все готово к сегодняшнему вечеру? — Спрашиваю я Дарио, когда начинаю идти к входной двери дома.

— Да, дон. Как и заказывали. — Я киваю, довольный не только этим, но и тем, что наконец-то вернулся в свою Италию.

* * *

Холодная вода смывает усталость и грязь после более чем пятнадцатичасового перелета. Я упираюсь руками в стену перед собой, чувствуя, как мое тело расслабляется под мощными струями многочисленных душей. Я закрываю глаза, чувствуя, как каждый мой мускул освобождается от напряжения, которое всегда оставляют дни, проведенные за пределами Италии.

Ощущение узнавания, которое я испытал, ступив на итальянскую землю, не поддается описанию. От теплого солнца до пейзажа — все кажется правильным, на своем месте. Но больше всего меня поразило чувство принадлежности, чувство дома, которое дарит мне пребывание в самом сердце Саграды.

La Santais — не элитарная организация. Мы принимаем любого человека, готового поклясться в верности, если он докажет, что обладает честью и достоинством, необходимыми для того, чтобы носить наш знак на своей коже.

Это означает, что к нам приходят многие, и их причины еще более разнообразны. Одни не находят места в мире для насилия, с которым они родились, как мои братья, Тициано и Чезаре. Другим нужен кто-то, кто присмотрит за ними, потому что они родились без этой привилегии. Есть и те, чьи интересы выходят далеко за рамки их индивидуальных возможностей, и они обращаются к Саграде за протянутой рукой, чтобы помочь их реализовать.

Независимо от причин, которые привели их к нам, однажды поклявшись на крови, убив в огне и возродившись в пепле, ни один человек не способен чувствовать себя полноценным в отрыве от Саграды. Я не могу чувствовать себя полноценным вдали от нее, даже когда расстояние, наложенное, между нами, служит ей.

Намылив тело, я даю воде смыть его, прежде чем обернуть полотенце вокруг талии и выйти из душа. Я бреюсь, прежде чем выйти из ванной, и останавливаюсь в дверях спальни, когда сталкиваюсь с недружелюбно выглядящей Анной Катанео.

— Мама?

— Могу я узнать, почему на моей кухне стоит бразильская путана? — Между четырьмя стенами, за закрытыми дверями, когда в комнате только мы двое, она не дает себе труда вспомнить, что я ее дон.

— Я также рад видеть тебя здоровой, мама.

— Не говори мне о том, что я жива и здорова, Витто! Я годами выращивала для тебя идеальных мафиозных жен, а ты собираешься втереть бразильскую путану в лицо всей Фамилии? — Этого вопроса достаточно, чтобы отбросить все следы серьезности, которую я мог бы поддерживать в этом разговоре. Я поворачиваюсь к ней спиной и иду в свой шкаф.

— Я ценю твои усилия, но меня не интересуют никакие другие культуры, кроме винограда, — говорю я и даже на расстоянии слышу громкое фырканье, которое она тут же осудила бы, если бы оно прозвучало из уст любого из трех ее младших детей.

Я спокойно одеваюсь, зная, что, хотя она и не возражала против вторжения в мою комнату с необоснованными требованиями, даже моя мама знает, что есть границы, которые не следует переступать. Однако, когда я возвращаюсь в комнату с развязанным галстуком на шее, то застаю маму сидящей в кресле у камина и бормочущей себе под нос бесконечную череду оскорблений.

— Дон. — Она отдает честь, увидев меня, и встает. Мама подходит ко мне и берет мою руку, ее губы достигают кольца Ла Санты, и она целует его в знак почтения.

— Я уже начал задумываться, какую подготовку вы даете своим так называемым идеальным женам мафии.

— Витто! — Ругает она и прячет улыбку.

Мне всегда казалось, что я отношусь к своей маме не так, как большинство детей относятся к своим, но Анна все еще моя мать, и как бы она ни уважала меня как своего Дона, я обязан ей тем, что именно она произвела меня на свет. А на самом деле я уважаю ее не только за это. То, что она и мой отец построили здесь, не является чем-то обычным в нашем мире.

Несмотря на то, что в Саграде действуют очень строгие правила поведения мужа, мы не можем гарантировать привязанность к женам и детям. Главным образом потому, что для этого пришлось бы игнорировать очевидное: привязанность — это слабость. А это не то, что мы можем сделать, потому что слабость — это не то, что терпит Саграда.

— Я не хочу, чтобы этот путана была в моем доме, Витто! — Жалуется она.

Конечно, моя мама полагает, что если я привел в дом женщину, иностранку, то только для того, чтобы трахнуть ее. Вообще-то она единственный человек в семье, который по понятным причинам может так подумать.

— И где ты хочешь ее видеть? В моем крыле дома? Или, может, оставить ее