Убийца с крестом - Марсель Монтечино

— Нет еще.

«Пока что я избежал этого удовольствия», — подумал он.

— А Питера не видел еще?

Голду показалось, что на долю секунды у него остановилось сердце.

— В храме только.

— Папа, он просто отличный мальчишка. — Она выдержала паузу. — Ты бы очень гордился им.

Голд промолчал.

— Он очень похож на тебя, правда, папа! — Подняв голову, она взглянула на него и заговорщически зашептала: — С того самого дня, когда мать принесла его из роддома, я стала видеть тебя во всем, что бы он ни делал! Он ложку держит, как ты, ест то же самое, что ты.

Ну, во всем сходство! И чем старше он становится, тем больше походит на тебя. Он вылитый ты, папочка!

— Ну угомонись, Пирожок! К чему об этом говорить — в эту дверь ломиться бесполезно.

— Знаю, знаю. — Она машинально погладила его по плечу. — А знаешь, он спрашивал у меня о тебе.

— Да-а?

— И не один раз. Однажды, когда он был совсем еще маленьким, я застала его врасплох — он разглядывал твое фото на комоде у меня в спальне. Начал меня расспрашивать, хотел знать о тебе все.

— Неужто? И что же ты ему сказала?

— Ну, что ты — мой отец, что вы с матерью были когда-то женаты. Все в таком духе. Но мне кажется, что он догадывается о большем.

Голд слегка отстранил ее от себя.

— Почему ты так думаешь?

— Знаешь, когда тетя Кэрол начинает говорить с матерью о тебе, он сразу затихает и старается не пропустить ни слова. По-моему, он знает, что Стэнли ему не отец.

— Кто ему сказал об этом, мать?

Уэнди тихо рассмеялась.

— О нет! Все, что ему сказала мать, было следующее: «Питер, когда ты родился, мы с отцом еще не были женаты. Не правда ли, я ужасна?»

Голд печально улыбнулся: «Нет, Эвелин, ты вовсе не была ужасна. Просто ты не была Анжеликой».

— Как бы там ни было, папа, я настояла на твоем приходе. Конечно, Стэнли прекрасный человек, он всегда был добр ко мне, и он обожает Питера, просто обожает его! Но все же ты его настоящий отец.

— Пирожок, настоящий отец — это человек, который тебя вырастил. Питера, как ты только что сказала, вырастил Стэнли, и надо отдать ему должное, у него это прекрасно получилось.

— Но, папа, неужели тебе не любопытно? Неужели ты не хотел бы...

— Абсолютно, солнце мое!

— Зачем же ты пришел сегодня?

Голд поцеловал ее светло-соломенные волосы, пахнущие шампунем.

— Я пришел проведать тебя, Уэнди. Это ты просила меня. Это ты звонила мне три раза, чтобы я не забыл. И я знал, что это значит так много для тебя, Уэнди. И ни для кого больше. И пожалуйста, никогда не забывай об этом.

Несколько танцующих пар присоединились к ним на площадке. Солли Саймон — брокер, в которого Эвелин была влюблена в университете, — протанцевал мимо со своей молодой женой.

— Привет, Джек! Рад тебя видеть. Я смотрел вчера вечерние новости. Хорошая работа! Надо бы перестрелять всех этих подонков. Уэнди, как там твой малыш?

Танцевали также Чартовы — они жили на той же улице, что и Эвелин с Голдом в ту пору, когда у них был домик в Калвер-Сйти. Они кивнули ему и понимающе улыбнулись. Чартовых Голд ненавидел.

Все больше парочек пробивалось на площадку, становилось тесно. Ансамбль плавно перешел к другой боссанове.

— Придешь завтра пообедать? Я цыпленка «энчалада кассероле» приготовлю — ты ведь его так любишь. «Шестьдесят минут» посмотришь, с малышом повозишься.

— Посмотрим, Пирожок.

— Ну, постарайся прийти, папочка! Хоуи говорил, что ему, наверное, придется пойти на встречу с клиентом, так что мы с Джошуа будет одни-одинешеньки.

Полицейский инстинкт Голда сработал автоматически — что-то было не так. Голд был в полном замешательстве: ему никогда не приходилось проверять этот инстинкт на своей семье. На Анжелике — да, но только не внутри семьи.

— У Хоуи деловая встреча в воскресенье? Что-то это не похоже на нашего мистера Джона Макэнроу[42], на нашего мистера Шесть Сетов По Воскресеньям! Кого же ему так приспичило видеть в воскресенье?

— Да я не знаю. Каких-то юристов, наверное. Он что-то говорил насчет встречи с какими-то юристами.

— По какому поводу?

— Что? — В глазах Уэнди мелькнула тень беспокойства.

— Встреча будет по какому поводу, зайка?

— Ой, папа, у меня нет ни малейшего понятия.

— А где, собственно говоря, Хоуи сейчас? Что-то я его нигде не видел.

— Он говорил, что после службы в шуле[43] ему надо будет кое-куда позвонить. Он наверняка скоро придет сюда. Он так хотел тебя видеть!

— Да неужели?

— О да, сегодня утром он меня аж три раза спрашивал, придешь ли ты сюда. Он правда тебя любит, папочка.

«Ага!» — подумал Голд.

— А ты не знаешь, зачем это я ему нужен?

— Да мне кажется, никаких особенных дел у него к тебе нет. — Тут ей что-то пришло в голову, и она рассмеялась. — Может, он хочет научить тебя играть в теннис?

Голд выдавил из себя смешок, но глаза его были холодны.

— Как же все-таки замечательно, что ты пришел сегодня. — Уэнди прижалась к нему теснее. Они продолжали кружиться под музыку. По шумному, набитому публикой залу шныряли фотографы, пытаясь поймать «откровенные» кадры: стариков с молоденькими девочками, отцов с дочерьми, матерей с сыновьями. В противоположном конце зала официанты — под «охи» и «ахи» гостей — открыли длинную буфетную стойку. Фотографы поспешили запечатлеть нарезанную печень в формочках и маринованную сельдь. Все выстроились в очередь и принялись нагружать свои тарелки горами разных салатов, свежих фруктов, креветочных коктейлей, грудинками цыплят «тернияки» на деревянных шомполах, рисом и салатом из раков «ньюбург». Взмыленный шеф-повар нарезал толстыми, сочными ломтями первоклассное жаркое и сдабривал его соусом и хреном.

Ансамбль закончил свое попурри постепенным замедлением ритма и вычурно угасающим дуэтом барабана и саксофона-тенора. Несколько пар зааплодировали. Голд взял Уэнди под руку и повел к бару. Чарли Виганд приветствовал их широкой улыбкой.

— Сдается мне, что у нас тут стихийное бедствие, Уэн! — мощно пробасил он.

Уэнди забрала у Чарли мальчика и пощупала у него попку:

— Да, дядя Чарли, действительно бедствие, причем крупномасштабное.

— Не вызвать ли нам пожарных?

Уэнди рассмеялась этой избитой шутке Чарли, которую помнила с детства.

— Не стоит, дядя Чарли, я думаю, что сама справлюсь.

Закинув младенца на плечо, она отыскала взглядом коляску на другом конце зала — там лежала упаковка памперсов.

— Пап, я хотела бы танцевать с тобой еще дюжину танцев, и это как минимум. Но в эту минуту самый главный мужчина в моей жизни — Джошуа.

— Эй, а как же я? — жалобно проскулил Чарли. — Неужели со мной ни разочка не станцуешь?

— Как только вернусь. Как только вернусь! — Она пошла в обход танцующей толпы. — Пап, скажешь Хоуи, куда я пошла, ладно? — крикнула она, обернувшись.

— Девчонка у тебя замечательная! — сказал Чарли.

Голд кивнул.

— Да, Чарли. Хоть что-то в этой жизни у меня получилось на славу!

Чарли искоса взглянул на него, поставил свой стакан на стойку.

— Мне кажется, что Джошуа высказал правильную мысль. Надо бы мне кое-куда прогуляться. — Он указал на свой стакан. — Если кто-нибудь прикоснется к моему виски, арестуй его!

Когда Чарли ушел, Голд повернулся к толпе спиной и оперся локтями на стойку. Подошел бармен.

— Не желаете ли еще порцию, сэр?

— Конечно, почему бы и нет?

Бармен был высокий паре ль с широкой грудью и темной кожей. На голове у него произрастали целые джунгли распушенных кудрей. Нос был широкий, сломанный.

— Странно, на еврея ты что-то не похож.

Бармен осклабился, обнажив белоснежные зубы.

— Гаваец, что ли? — осведомился Голд.

— Самоанец. — Бармен протер свою короткую стойку.

— Из вас получаются хорошие футболисты.

Бармен скрестил руки на могучей груди.

— А из вас — хорошие юристы.

Голд отхлебнул виски.

— Прополощи рот мылом, сынок!

Бармен коротко хохотнул и уставился в некую точку чуть в стороне от правого плеча Голда. Обернувшись, Голд столкнулся взглядом со своей бывшей женой — та злорадно ухмылялась.

— Джек! Как замечательно с твоей стороны, что ты пришел. Мне очень приятно видеть тебя.

Внезапно Голд почувствовал себя мальчишкой, застигнутым за мастурбацией. Возникло паническое желание проверить, застегнута ли ширинка. Он вдруг осознал, что Эвелин — единственный человек на свете, которого он боится.

— Эвелин, ты прекрасно выглядишь!

Ох, не прекрасно! Напротив, есть в ней что-то от посмертной маски. Добрый доктор Марковиц слишком уж часто упражнял свое искусство на собственной супруге. Кожа у глаз и вокруг рта туго натянута. Щеки, загоревшие под щедрым солнцем Палм-Спрингс, блестят, как бока отглазурованного горшка. «Она вся — как сплошной шрам от ожога», — подумалось Голду. Когда он порвал с Эвелин (это было на следующий день после смерти Анжелики), она весила на тридцать фунтов больше нормы. После рождения Питера она села на ускоренную диету, сбросила эти тридцать фунтов, а заодно — еще пятнадцать сверх того. В результате кожа провисла, мышцы висели тряпками. Тогда она стала искать хорошего спеца по пластической хирургии. Так она познакомилась со Стэнли. И он перекроил ее заново — видимо, в ту женщину, которая была ему нужна. Разве все не желали ее такой, как она была, — и сейчас и всегда? Голд не мог этого наблюдать, но он знал, слышал: она перенесла имплантацию грудей, удаление жировой ткани на животе, «подтягивание» ягодиц. Теперь она ходячая реклама пластической хирургии — школы доктора Стэнли Марковица. Голд подумал — и далеко не впервые, — что оба мужа Эвелин обошлись с ней не очень-то хорошо.