Тунисские напевы - Егор Уланов

– Да! – тут же, как по волшебству, подхватила дева декорация с пухом над губой, глаза у ней посмотрели раскосо; и бородавка на щеке некстати почернела в солнечном свете, – Ты, Гайна, любимица Сеида. Тебе ещё можно говорить о равенстве, а что тем, кого природа не так одарила.

Толстушка Гайнияр хотела вновь защитить подругу, но внутренне сама почувствовала справедливость упрёка, хотя, причём тут справедливость, если и сама она была не столь красива, имея в душе похожую претензию.

– Ведь есть же и другие качества кроме красоты…– начинает Гайдэ.

– Но не за них ты получаешь лучшие подарки, – перебивает её Жария.

– У нас у всех прелестные украшения – простодушно изъясняет Мусифа, приложив пальчик к розовым губкам.

– Просто кто-то завидует – не выдерживает Гайдэ.

Жария ждала этого упрёка. Он был очевиден.

Да, Жария завидовала Гайдэ, но не потому что любила Сеида. Даже не потому что была тщеславна или жадна до драгоценностей. Она, может быть, не меньше Гайдэ тяготилась жизнью в гареме; те же мысли о свободе теснили её грудь, но не с кем было их разделить, и она решила, что пусть она несчастна, а даже в печали будет первой.

– Просто кому-то хочется быть не такой как все, напустить на себя идеалы и вуаль таинственности. Но этот кто-то, сколько мне известно, пошёл в гарем по собственной воле, – отвечала Жария и глаза её прищурились, высматривая реакцию оппонентки.

– Я пошла в гарем, потому что верю: везде можно быть свободной! – вспыхнула Гайдэ ещё сильнее.

– Значит ты дура! – прыснула Жария.

Кто из них прав я не знаю. Спор двух красивых женщин справедливо рассудит только слепой. Но Асира жеманно замахала руками и перебила. – Не ссорьтесь! Это повредит вашей коже – на ней появятся морщинки!

Две оппонентки косо посмотрели на неё, и внутренне упрекнули в глупости. Асира хорошо знала, что прервать непримиримую женскую баталию, можно только объединив соперниц против кого-то третьего; потому не преминула напомнить о себе. Мусифа, Гайнияр и все декорации были ей за то очень благодарны. Ведь одно дело судить за спиной и совсем другое высказывать в лицо. А в случае открытых боевых действий Гайдэ могла рассказать, как о Жарии отзывались Мусифа и Гайнияр, а Жария сослалась бы на мнение дев декораций о дарованиях Гайдэ. И в итоге эти два зоила дошли бы до того, что и Гайнияр вначале говорила Жарии, мол Гайдэ гордая, глупая и пустая особа. А Гайдэ бы отвечала, что когда Гайнияр нет рядом, Мусифа подшучивает над её полнотой. А Жария сказала бы, что девы декорации хулят Асиру по любому поводу. И так неизвестно чем бы всё это кончилось. Самое занимательное, что все, даже самые глупые женщины понимали это; чувствовали неким тайным женским инстинктом.

Жария извинилась. Гайдэ ответила: «Нет, что ты… это я слишком вспылила». Асира утвердила примирение. Все генералы разошлись. И долго после во всех приватных разговорах ещё вспоминали этот день.

Кирго тогда был у Карпера; рассказывал ему о свидании. Теперь юноша свободно отлучался хоть на весь день, так как Малей боялся и не смел ни упрекать, ни доносить. Контрабандист сидел на бочке, положив ногу на ногу. – Ты точно так ей говорил? – вопрошал он.

– Да, слово в слово – отвечал Кирго.

– Ну ты и бестолочь, – оскалилось бородатое лицо бандита, – женщине нужен повелитель, а не раб. А ты со своими: «Я знаю, что ты меня не любишь» или «Ты моя богиня».

– Второго я не говорил! – топнул Кирго, и в голосе его отозвалась мужская суровость.

– Мысль была такая, – ухмыльнулся Карпер, – но она видно не из простых. Что ж у вас дальше?

– Условились, что всё как прежде: я, мол, её не люблю и забыли… а мы друзья или даже брат и сестра, как она сказала.

– Да уж… женщины думают, что их отказ решает всё: перечёркивает наши чувства, избавляет от любви. Но нет. Мы мужчины можем любить и без взаимности; без видимых причин и даже без цели. Отказ для нас не более чем знак, что пора уводить чувства в подполье, а не редко и стимул…

Солёный ветер гудел в парусинах.

15

Сегодня пребывали корабли с новыми товарами и лавки наполнялись всякого рода диковинками. Торговые улицы неожиданно ожили; запруженные суетливым народом, они напоминал устья рек с бурными волнами.

Лавочники не кричали теперь наперебой, не боролись за каждого клиента, а преисполнившись важности, расхаживали туда-сюда, по временам отвечая любопытным покупателям. Тесные пространства меж белых двухэтажных домов, и окна открытые наружу.

Несколько лавок с украшениями стояли подряд, далее лавки с тканями, материей; остальные разбросаны. Девы торгуются; лавочники скидывают цену в два раза, охают, ахают, бранят торговок и соглашаются на их условия; они всё равно остаются в прибытке. Со страдающим лицом заворачивает лавочник украшение, а внутри смеётся.

Иные девы торговали шелк, базальтовые ленты, черкесские черевички. Как раз среди них были наши наложницы, стоявшие несколько обособленно. Огромная чёрная туча из хиджабов нависла над торговцами золотом. Ракыб с двумя маврами разошлись по периметру, оттесняя остальную толпу и давая немного пространства; Кирго принимал свёртки с покупками, Малей отсчитывал деньги, тяжело вздыхая, тужась, и иногда неправильно оплачивая счет. Бывало, он давал меньше уговора, и лавочник поднимал ужасный шум; случалось, однако, старому евнуху выдавать и больше нужного, тогда торгаш молчал.

Всё вокруг двигалось, толкалось, галдело. Время от времени шум усиливался, а течение реки-толпы относило от лавок тех, кто уже всё купил, и подносило новые, ещё полные кошельки.

Стражи города сидели на папертях храмов торговли, не вмешиваясь в толпу и лениво зевая. А меж людей сновало несколько тех ловкачей, которые любят поживиться чужими кошельками. За день непременно кто-то вскрикивал, что его обокрали. Стражи при сих возгласах только пожимали плечами. «Где же нам тут разглядеть шайтана, – говорили они потерпевшему, – кабы поймали, изрубили бы, а так…»

Каждый знал, что в такие дни на базаре кошель в опасности, но всё равно шёл сюда, думая, точно беда его не коснётся – жалкая привычка, без которой, однако, люди боялись бы выйти из дому.

Если бы европейцу удалось наблюдать то озлобление, ту страсть доходящую до азарта заядлого игрока, ту напряженность лица, с которыми торгуются азиаты и африканцы, то он нашел бы здесь немало любопытного. К сожалению, автор не в состоянии описать столь причудливую гамму эмоций, похожую, к слову, на американский карнавал. Поэтому избавимся от дальнейших описаний и прейдём к нашим героям.

Гайдэ стояла в чадре возле прилавка. Она любовалась на нефритовый шелк платья и мягко гладила его рукой из-под непроницаемой черной ткани. Вся она была в этих движениях и ни одна тяжелая дума не тревожила её. Кирго стоял