Тунисские напевы - Егор Уланов

Кирго эти напоминания были особенно тягостны; он согласился, единственно чтобы прекратить их. При том, сделав вид, что они полностью справедливы; мужская гордость подсказала ему.

Было бы драматичнее, если бы Гайдэ не знала о чувствах Кирго. Однако, для пестроты портрета, скажем: она уже давно убедила себя, что Кирго её разлюбил или же его чувства явились в преданную дружбу. Посему, красавица не предполагала неудобств, нанесенных своей просьбой. Хоть втайне от самой себя и знала, что любовь так легко не смыть. Но что делать… женщины внушают себе какое-то мнение и сами ему покоряются; это роднит их с самой истиной: не зря ведь истина женского рода.

После согласия Кирго, Гайдэ сделалась так ласкова, так внимательна. Теперь её указательный палец украшало не золотое кольцо с большим камнем, подаренное Сеидом, а тонкая серебреная полоска вчерашнего подарка. И самолюбие Кирго вновь расцветало тёмной, романической надеждой. Всё утро она шутила, говорила, но была задумчива; небольшие тени повисли у ней под глазами.

В полдень Гайдэ и Кирго стояли возле тупика, где вчера происходило объяснение наложницы и янычара. Фарид появился из-за угла; медленной и размашистой походкой подошёл он к ним.

– Кто ты? – вопросил без церемоний Фарид, взявшись за рукоять своего килиджа (сабли) и уставившись на Кирго. Тот не оробел и, расправив плечи, ощутил, что кинжал, лежащий у него за поясом, сейчас, на коротком расстоянии, будет намного полезнее, если с наскока ударить им в шею или грудь, не дав достать из ножен длинный калидж, у которого к тому же изогнуто лезвие в верхней части.

– Я Кирго… – произнёс юноша, уже готовый перейти к делу.

– Он евнух, – вступила Гайдэ – он мой друг и мне помогает.

– Что ж, салям алейкум, Кирго – снисходительно отозвался янычар. Его тон и слова Гайдэ казались упрёком. И если бы наш герой мог выбрать между тем, чтоб быть разрубленным калиджем или через секунду услышать этот упрёк, он без колебаний выбрал бы первое.

Фарид уже не обращал на евнуха никакого внимания. Он наклонился к Гайдэ, что-то шепнул ей, она кивнула.

– Раз я могу говорить при нём, то не буду ходить вокруг. Улицы неверное место для встречи. Я откупил жилище, где нам не будут мешать. Оно не далеко. Можно отправляться.

Гайдэ кивнула ещё раз. Кирго подивился её покорности. Они втроём быстрыми шагами отправились далее по улице; и, оказавшись у самых городских стен, в дрянном квартале, где жили бедные моряки и на улицах шныряла голытьба, увидели двухэтажный покосившийся дом.

– Ты же слышала, как я вчера торговался, – объяснял Фарид, – я занял денег, но не пошёл к этому ушлому жирдяю, все динары ушли на то, чтобы снять комнату для нашей встречи. Так что ты стоила мне порядочного ятагана.

Кирго сжал кулаки.

– Там просторная комната – продолжал янычар, – светлая, чистая, хотя ты и привыкла к роскоши, но тебе понравиться. Жаль места не так много, – он косо посмотрел на евнуха.

И вот они оказались перед низенькой дверью, внутри было темно, наверх уходила лестница. Гайдэ на секунду остановилась, как в трансе посмотрела на Кирго, и пошла дальше. Кирго хотел остановить. Но ему стало неловко перед Фаридом, не хотелось показывать ему чувств своих. Поэтому он предоставил Гайдэ выбор. Не потому, что верил в свободу, а потому, что был теперь горд. И мы часто себя очень обманываем, думая, что любая свобода предоставляется от великодушия или разумности, а не из гордости. Будь то свобода, данная мужу женой, которая «не знает», что такое ревность, а сама любит смотреться в зеркало; или свобода ребёнка, данная родителем, уверенным в правильности и незыблемости собственного воспитания. Или даже свобода граждан, дарованная монархами или олигархами, дарованная лишь для того, чтобы сказать: «Даже имея равные права с нами, вы не равны нам». Быть может, от того и бог дал человеку свободу воли.

Гайдэ зашла в дверь. Фарид последовал за ней. Кирго остался на улице в лучах полуденного солнца. Выбор был сделан.

16

Около постели находилось окно, закрытое тёмными ставнями, сквозь которые виднелся клочок неба.

Девушка сидела зардевшаяся, смущенная, трепещущая. Она не сняла ещё чадры, и Фарид мог о том лишь догадываться. Однако её длинные опущенные ресницы бросали тень на пылающие щеки. Янычар, на которого она не осмеливалась взглянуть, так и сиял. Всё-таки свидание было для него неожиданным, хотя и ожидаемым вполне.

– Вчера ты хотела говорить. А сегодня, когда нам ничто не мешает, молчишь… – произнёс Фарид, подойдя к окну и рассматривая щель между ставнями.

– И верно – выдохнула она. Наклонилась, сама, не торопясь, сняла чадру, надеясь, что он не будет помогать ей, как вчера; она помнила то прикосновение.

Опять присев на кровать, девушка положила чадру рядом и уставилась в угол.

– Ты сегодня бледнее, чем вчера; и задумчивее… – прервал он молчание.

– Я сегодня плохо спала… всё думала о тебе в эту ночь. И будто всю жизнь о тебе думала и ждала. Ждала, когда увижу.

– Тебе идет, – заметил Фарид.

И, верно, влюбленность к лицу женщинам. Она не увеличивает их красоту, питая новыми силами как делает страсть, но углубляет её, прорисовывая на их лицах доселе невиданные или скрытые чувства.

– Я…я…я не…– запуталась Гайдэ; встряхнула головой так, что волосы подпрыгнули с плечей и шеи. – Я надеюсь, ты не презираешь меня. Я знаю, что это опасно для тебя…

– Презирать. За что? Я сам ждал, когда увижусь с тобой…

– Но я ведь пришла сюда! – не выдержала Гайдэ, – я наложница кади Сеида. Я должна быть ему верна во всём. Это ведь ваша вера так говорит?

– Аллах не так строг, чтобы заставлять таких красавиц прозябать со стариками и евнухами – воскликнул янычар.

И она подняла свои большие черные глаза, увлажненные радостью и нежностью.

– Ты так добр. Я… люблю тебя – слова упали у неё с уст, как капля росы падает с розового бутона армерии, когда утреннее солнце освещает средиземноморские горы.

Но куда делись все требования Гайдэ о жертвовании жизнью. Ведь Фарид ничем не доказал ей, что она самое дорогое для него существо. Он даже никогда не говорил ничего в этом роде. А она теперь любит его сильнее всего на свете.

– Ты любишь меня – восторженно вскрикнул янычар, – я тоже люблю! С первого взгляда… – он обнял Гайдэ за талию. Мягкий шёлк под тяжёлой военной рукой приник к женской коже, обрисовав все тайные соблазнительные места.

– Ах, – прошептала она – как хорошо было бы сейчас умереть.

– Что ты говоришь… теперь надо жить, клянусь Аллахом.

Гайдэ положила руки ему на грудь, слегка