Мертвец - Эдуард Веркин

— Но даже это не помогло, нас там два дня водило.

— Водило?

— Ага. Ну знаешь, как леший водит? Только круче. Еле выбрались оттуда, но зато потом женьшень продали и купили две дублёнки.

— А ондатры? — спросил я.

— Ондатры ондатрами, мы их потом сдали в Костроме… При чём здесь ондатры вообще, я про лешего говорю! Про провального духа то есть. Короче, если пойдёте на провалы, обязательно берите с собой чёрного петуха…

— Зачем нам на провалы? — Я плюнул. — Нам и тут хорошо…

— Только меня не зовите, я с вами не пойду, я уже насмотрелся. Лес Дуровой, а между сосен вообще какие-то глаза…

— Глаза? — насторожённо спросил Упырь.

— Глаза. Я же говорю, там дух…

— Да-да, — сочувственно покивал я. — Дух-с… Дух, это так… Я знаю, ты, старина, на желудок слаб, но этого не надо стесняться, вот взять Америку…

— Ты что, жаба, давно в пятачило не получал? — злобно осведомился Вырвиглаз.

— Спокойно, Вырвиглаз, без нервов, — остановил его я. — Тебе нельзя волноваться, желудок может и предать…

— Странно, — негромко сказал Упырь, — эти ребята… баторцы, они ещё появились. Новые пришли…

Мы повернулись к карьеру.

Баторцев на самом деле прибыло. И прибывало. Они выходили из леса и тащили на себе надутые камеры от грузовиков, камеры пружинили и глухо звенели. У воды баторцы сбросили их на песок и принялись подкачивать крякающим насосом.

— Зачем они это надувают? — спросил Упырь.

— Ну ты и баран, — хихикнул Вырвиглаз. — Самая глубина в центре, а возле берега один ил и головастики. Поэтому они с камер и купаются. На это весь наш расчёт.

— То есть?

Вырвиглаз указал пальцем на воткнутые в песок рогатки. На рогатках была развешена одежда. Я подивился продуманности Вырвиглазова плана — и про рогатки знает, и про камеры, наверняка не первый раз тут зависает.

Баторцы тем временем накачали камеры, связали их в подобие плота и спустили на воду. Вырвиглаз приложил к глазу полбинокля.

— Ну и коряги, — сказал он через минуту. — Девчонки коряги, парни доходяги, все ребристые, как караси…

— Да они ещё маленькие совсем, — возразил я.

— Всё равно коряги. Правду говорят, что баторские девки сплошь коряжистые…

— Ты что, сюда баб пришёл рассматривать?

— Да я не на баб смотрю, я на пацанов смотрю, ищу…

— Узнаёшь кого-нибудь? — спросил я. — Кто тебя по морде бил?

— Не-а… Да какая разница, кто. Надо это… выскакивать и… Короче, я не могу…

Вырвиглаз скосился в мою сторону.

— И что ты на меня смотришь? — прищурился я. — Я не пойду. У тебя же не нога повреждена, а рожа. Ты же не рожей ходишь?

— Они меня издали заметят, — довольно невразумительно сказал Вырвиглаз.

Я в свою очередь поглядел на Упыря.

— Что? — не понял тот.

На это я и рассчитывал.

— Точно! — обрадовался Вырвиглаз. — Знаешь, в нашей компании такая традиция — каждый новоприбывший должен… показать себя. Ну, проявить себя, понимаешь?

Опять враньё. Никакой такой традиции у нас нет. И самой компании у нас тоже нет.

— Понимаю, — кивнул Упырь.

— Теперь ты должен пойти туда, — Вырвиглаз указал на карьер, — и осторожно стянуть их одёжку и обувь. Чтобы эти жабы не заметили только. Ясно?

— Ясно.

— Ну, давай иди. А мы тебя поддержим.

Вырвиглаз подтолкнул этого дурня. Упырь скрючился и в полусогнутом состоянии стал подкрадываться к пляжу. Осторожно, как африканский охотник в саванне, копья не хватало. Он двигался, расставив треугольные локти, ненормально изогнув спину, здорово походил на хорька. Это было видно и по шее, и по локтям, и по затылку — хорек крадется в курятник.

Опасная личность, особенно если со спины, дайте мне томагавк.

Вырвиглаз на Упыря не смотрел — зажмурившись и приложив к другому глазу обломок бинокля, он наблюдал за баторцами на плоту, ничего больше не видел. А я видел. Как с другой стороны, со стороны кладбища, появилась компания взрослых и опасных уже баторцев лет пятнадцати. Упырь их не замечал, сосредоточившись на тряпках. Но и они его не замечали, болтали о чём-то, смеялись, кидались шишками.

Вырвиглаз глядел на тех, кто был на плоту.

Упырь и баторцы уверенно и неотвратимо, как пароходы в тумане, шли на пересечение.

Я молчал.

— А вон та ничего, — вдруг сказал Вырвиглаз, не отрываясь от бинокля. — Вон та, постарше которая. Правда, швабра, конечно, но волосы длинные. Я люблю, когда волосы длинные. Ты любишь, когда волосы длинные?

— Что? — не понял я.

— А я уважаю, — не обратил на меня внимания Вырвиглаз. — Чтобы космы были и чтобы такая… жилистая. Крепкая. Вон та коряга как раз подходит… А это что?

Вырвиглаз перевёл подзорную трубу на Упыря.

— Блин! — Вырвиглаз аж подпрыгнул. — Ты что, не видишь?

— Что не вижу?

— Баторцы! Старшаки!

Вырвиглаз заёрзал, затем позвал:

— Эй! Эй, ты!

Упырь не слышал. Продвигался. Ещё шагов двадцать — и баторцы его заметят.

— Стой, жаба! — засипел Вырвиглаз громче.

Упырь замер.

— Как его зовут?!

— Денис.

— Ден! — начал громко шипеть Вырвиглаз. — Ден, назад! Назад давай!

Упырь услышал. Он приподнял голову и тут же залёг и, чуть выждав, принялся пятиться. Не оборачиваясь.

— Давай! Давай! — шептал Вырвиглаз.

Взрослые баторцы скатились на пляж и уже вовсю располагались на песочке. Я им даже слегка позавидовал — будут теперь до вечера лежать, расслабляться, счастливые. И ни работы им, ни Вырвиглаза — нельзя, тубер не терпит физических и нервных перегрузок.

Подполз Упырь.

— Там эти… — объяснил он. — Пришли…

— Припёрлись, жабы. — Вырвиглаз плюнул в сторону карьера. — Обломилось. Ну ладно, в другой раз.

Он перевернулся на спину, стал грызть губы. Выглядел немного разочарованно.

— Что дальше? — спросил Упырь.

— Ходить отсюда, — сказал я хмуро, — что ещё тут делать…

Я уже представлял. Вот вернёмся домой, я снова лягу на койку, а Упырь будет торчать рядом. Торчать, глядеть белёсым глазом, дрожать худым кадыком, рассказывать про «ЦРУ против СССР», время замедлится. Бесконечность — это восьмёрка на боку, так сказал один мальчик.

— Да, надо уходить, — согласился Вырвиглаз. — Жабы победили.

Вырвиглаз сел.

— Пойдём, — он свернул верёвку, — пока пойдём. А вернёмся в воскресенье или в субботу лучше. Или в пятницу. Я на ту досковитую запал вообще… И тебе, Леденец, подберём кочерёжку. И тебе, Дениська. Ты каких девок любишь?

— В смысле? — не понял Упырь.

— Ну как «в смысле»! Вот мне волосатые нравятся, тощие и белобрысые, Леденец… не знаю, какие ему нравятся, он тип мутный. Мутант, короче. А тебе? Как тебе баторки?

— Я не знаю…

— А мне баторки самое то. Это ничего, что у них туберкулёз, надо просто жареную собачатину есть, тогда тубер не прилипнет…

Упырь глупо улыбался.

— Шучу, шучу, собачину можно не есть, — успокоил Вырвиглаз. — Да и вообще, пошли эти баторцы!

Вырвиглаз отпустил неприличный жест в сторону карьера и поковылял в лес. Мы за ним. В этот раз Вырвиглаз не хитрял, мы быстро выбрались на тропинку и направились к дому.

Я шагал последним и думал, что мне делать сегодня. От Упыря отвязаться не получилось, вряд ли он отвяжется добровольно, вторая половина дня испорчена. А я мог бы к Катьке сходить. Или поспать, или, не знаю, что-нибудь сделать хорошее. Но вместо этого мне предстоит Упырь. А вчера, когда мать допытывалась, почему я не сходил к отцу, я ничего не ответил. Сегодня тоже наверняка поинтересуется. Вот так — я должен и с этим дружить, и в больницу ходить, и, что самое позорное, при всём при этом я ещё должен делать нормальное лицо, точно у меня всё в порядке, точно ничего не происходит…

— Так какие тебе нравятся? — продолжал допытываться Вырвиглаз. — Некоторым такие пухленькие нравятся, но в баторе пухленьких нету, только такие чурчхелы…

— Мне та девочка понравилась, — сказал Упырь, — ну, которая в музее работает.

Вырвиглаз счастливо хлопнул в ладоши.

— Какая-какая девочка? — переспросил он.

— Ну, из музея. Кажется, её Катя зовут.

— Катя! — провыл Вырвиглаз. — Катя!

Идиот. Этот Упырь просто идиот. Просто все идиотические рекорды побивает, никогда таких не видел. Точно, в прошлой жизни я был редким гадом. Распространял поддельные пилюли для похудения. Оттого мне и воздаяние.

— А знаешь ли ты, Денис, что эта самая Катя — это не просто Катя? — вкрадчиво прошептал Вырвиглаз. — Эта самая Катя — она ведь…

Я вот что подумал. Что если сейчас Вырвиглаз перегнёт, то я ему добавлю. Рожа у него разбита, но зубы ещё некоторые целы. А зачем такой сволочи зубы? Пусть кашей питается.

Но мне всё-таки повезло — навстречу из-за поворота тропки выскочил синего цвета парень лет десяти. В шлёпанцах, в плавках, на голове — заклеенная во многих местах камера. Он увидел нас и всё понял, у них вообще понятливость повышенная, у баторцев. Но отступать было уже нельзя, он не отступил.