Пропавшее кольцо императора. IV. Нашествие орды - Роман Булгар

Легко бросив на землю своего последнего противника – нукера из первой тысячи, он издал утробный победный клич, гулко ударил себя обоими кулаками в грудь и горделиво оглянулся.

Теперь, по правилам, померяться с ним силой мог любой из всех присутствующих, и только если желающих уже не находилось, бирюч объявлял его на этот день сильнейшим из сильнейших.

Некоторое время на майдане царило глубокое молчание. Старый барс с отгрызенной лапой сильно не любил, когда кто-то побеждал нукеров из его охранной тысячи. Однако восхищение подобной силой все же брало верх над чувством досады за посрамление своего борца.

Субэдэй, хотя в душе и глубоко разочаровался исходом борьбы, подал знак бирючу.

На первый вызов, брошенный громогласным бирючом, никто так и не откликнулся. Тогда Субэдэй с усмешкой посмотрел на Угхаха, который тяжело сопел за его спиной.

– Что, акын, померяешься силами с татарином? Чего молчишь?

Не ожидавший вызова, сильно смутившийся Угхах пробормотал что-то крайне невразумительное и легонько тронул своего коня, заставил попятиться назад. Но, к его вящему неудовольствию, спасительный маневр успеха не имел, слова сотника заставили его остановиться:

– Ну-ка, десятник, не посрами чести нашей сотни. Неужели татарин сегодня будет праздновать победу над монголами?

– Следовало и его в свое время примерить по тележной оси, – буркнул Угхах, намекая на события, имевшие место, последствия коих кое-кто сумел ловко избежать, сумев предвосхитить поворот судьбы и избежав печальной участи своих сородичей, когда весь народ татарский вырезали после победы над ними. – Не стоял бы он ныне в кругу…

С глубокой обреченностью во внезапно расширившихся глазах Угхах крутанул головой, оглядываясь по сторонам. Все взгляды обратились именно на него, и тут он с ужасом понял, что его отказ был бы теперь равносилен собственному поражению и посрамлению.

Сойдя с коня, под одобрительные крики толпы он вышел вперед и скинул с себя доспехи. Не зря Субэдэй предложил бороться своему десятнику, знал его хорошо и был уверен в его силах.

И татарин оценил выступившего против него борца по достоинству, поняв, что на этот раз схватка выйдет не из самых легких. Но, желая подбодрить себя и вместе с тем улучить удобный момент для начала нападения, он с презрительной насмешкой в хрипловатом голосе кинул:

– Ну, певец, если обещаешь угостить меня молодым барашком, так и быть, в живых тебя оставлю! Это тебе не песни заучивать и распевать!

Жар ударил в лицо Угхаху. Наглая издевка больно хлестнула его. Его обвиняли в том, что место десятника он получил не по заслугам…

– Как бы не пришлось тебе землю есть вместо барашка, – закипая гневом, ответил он, напружинившись и не спуская глаз с противника.

Некоторое время, изучая друг друга и приноравливаясь, они, молча и тяжело дыша, топтались друг перед другом. Улучив удобный момент, татарин, резко пригнувшись, вдруг стремительно бросился вперед и выкинул руки, стремясь крепко схватить Угхаха за пояс. Но десятник, настороженно и внимательно следивший за всеми передвижениями своего противника, оказался начеку и вовремя отскочил в сторону.

Едва татарин выпрямился, он, в свою очередь, используя промах соперника, рванулся вперед и охватил его своими жилистыми руками.

Однако противник его был не только могуч и силен, но и достаточно ловок. Татарин с удивительной легкостью вывернулся из его цепких объятий и даже успел подставить Угхаху подножку, от чего он едва не опрокинулся навзничь. К счастью, десятник устоял.

– Что, не хочется падать? – издевательски заклекотал татарин.

– Нет, не хочу и не буду! – упрямо буркнул Угхах.

– Тогда ты сейчас полетишь! – резко выкрикнул татарин и, сделав шаг и внезапно присев, охватил руками полусогнутые колени Угхаха с явным намерением оторвать его от земли.

Обычно этот трюк проходил с неизменным успехом. Но хитрость и ловкость силача-татарина наткнулись на ловкость и изворотливость, ежели не еще более изощренную. Не дав своему могучему противнику времени выпрямиться и поднять его, Угхах сверху обхватил потное и скользкое тело под обвислое брюхо и резким рывком высоко вскинул ногами вверх. Изумленный и потрясенный татарин, пытаясь вырваться и выскользнуть, яростно задергался в его руках.

Но переменчивая удача в этот день явно повернулась к нему спиной. Не имея под собой точки опоры и вися вниз головой, спиной к Угхаху, он стал беспомощен и совершенно не в силах что-либо поделать и что-то изменить. Один за другим в оглушительной тишине ударами судьбы прозвучали три резких хлопка судьи, и тогда Угхах довольно бережно опустил на землю своего побежденного противника.

Суровая складка меж бровями Субэдэя разгладилась, посветлело его лицо. Он кивком головы подозвал бакаула, ведавшего распределением добычи и имущества, и что-то негромко ему на ухо просипел.

Тот поклонился до самой земли и бегом бросился по направлению к шатрам. Пока Угхах пытался, что ему никак не удавалось, понять, что повелел старый барс, бакаул шустро вернулся, таща за руку стройную и красивую девушку-подростка, скорее, даже еще ребенка.

– Твоя награда! – сказал он, ставя ее перед Угхахом. – Твой бакшиш! Твой господин, – добавил бакаул, обращаясь к девушке, которая вовсе не выглядела перепуганной, новое положение ее нисколько не смутило.

– Зачем она мне? – десятник мельком кинул на приз равнодушный взгляд. – Только путаться будет под ногами…

– Негоже, десятник, от подарка отказываться. Глянь, как девка-то рада, что досталась тебе.

Вглядевшись, Угхах узнал девчонку, понятна ему стала ее радость. Когда-то она принадлежала ему. Видно, Борте, жена его в свое время уступила или продала служанку-рабыню. Впрочем, какая ему разница!

С некоторых пор ему вовсе не хотелось смотреть в сторону женщин. Но отказаться от приза нельзя, этим самым можно кровно обидеть того, кто дал ему награду. Хотя, всегда можно обменять подарок темника на десяток лошадей. Он так и поступит. Но не сейчас. Да и девчонка эта чем-то ему дорога. Ее присутствие навевает тень воспоминаний…

Отдалившиеся во времени и с ним же, с тем счастливым временем, которое никогда уже не вернуть, принявшие причудливо расплывчатые и переплетающиеся формы, воспоминания одной слабой и тоненькой ниточкой связывали его с прошлым. С теми беззаботными днями, когда они во весь опор мчались на лошадях по расцветающей весенними красками, просыпающейся от зимней спячки степи. Он и она…

Мужчина и женщина. Они были счастливы вместе. Они не думали о том, что их ждет впереди. Они жили одним настоящим и ни о чем другом не думали и не помышляли. Их безумной радости не было края, когда на свет появился сморщенный красный комочек, громко орущий и дрыгающий ножками и ручонками. Их семья стала больше, но она не стала менее счастливой. Напротив, им казалось, что их счастливый мир расширился, стал на одного члена больше. Потом их стало четверо…

Но случилось то, что случилось, и он остался совершенно один. И никто не смог объяснить ему, почему все так ужасно случилось.

Никто не смог точно сказать, где осталась их общая могилка. Может, когда он догонял ушедшие вперед тумены и проезжал рядом с нею. Но ничто не ворохнулось в его сердце, ничто не подсказало ему, где и под каким свеженасыпанным курганом лежат самые дорогие и близкие для него существа. Не проезжал он мимо их могилки, обошел стороной…

Неутомимое время шло, открытая рана грубо зарубцевалась, и боль в сердце притупилась, лишь изредка напоминая о себе. И тогда он снова не находил себе места, сидел, в отчаянии покачивая разрывающейся от ноющей боли головой. Не выдерживая, вскакивал он на коня, мчался по степи, подставляя горящее лицо бешеным порывам встречного ветра, срывавшего со скул скупые мужские слезы. Но их никто не видел, о них, кроме него самого, никто не знал. Мужчины не плачут, а если и плачут, то украдкой. Они не должны показывать своей слабости…

Темной ночью десятник Угхах объезжал выставленные дозоры и засмотрелся на небо. Такого ночного неба в их монгольских степях он не видел. Рваные, темно-грязные тучи с бешеной скоростью неслись с одного края на другой. Тускло-желтая луна, казалось, пряталась от них, убегала, не желая встать и оказаться на их пути, боясь быть унесенной их стремительным порывом. Как-то совсем по-иному завывал ветер.

Чужое небо. Чужой ветер. Чужая страна…

Неприятно колющее и сосущее чувство острой тоски по далекой родине, прорвав сдерживающие ее плотины, нахлынуло и залило всю душу, и Угхах поежился. Что-то не радостно ему в последние дни.

Не радовало когда-то веселого и взрывного монгола и то, что после возвращения от великого кагана его повысили, сделали десятником.