Пропавшее кольцо императора. IV. Нашествие орды - Роман Булгар

Дождавшись, пока молодой купец не скрылся в густой толпе, Саид, превозмогая предательскую дрожь в коленках, встал, выпрямился.

Сделав глубокий вздох, он, успокаивая застучавшее сердечко, собрал столик и направился к лавке портного, с которым у него установились вполне приятельские отношения после того, как он за символическую плату начертал на амулете священные слова из Корана.

– Присмотри, уважаемый! – прижав руку к груди, попросил он.

– Да, Саид! Для тебя, друг, ни в чем отказа не будет, не говоря уже о сущей малости! – расплылся в благожелательной улыбке портной, у которого с некоторых пор все дела пошли в гору.

А именно с того дня, как он повесил себе на шею амулет с красивой арабской вязью, день и ночь оберегающей от злых людей и напастей.

– Я туда и назад…

Подставляя горевшее лицо свежему ветерку, резчик остужал свои мысли, возвращал их бег в привычное, спокойное и размеренное русло.

Конечно, слова Януса Двуликого не повисли простыми угрозами, но пока для их исполнения не было видимых причин. Он же не отказался выполнить то, что ему поручили. Другое дело, он выразил сомнение в правильности той части плана, что касалась места и времени засады.

Оно все безмерно усложняло его задачу. Но ежели хорошенько все обдумать, взвесить все «за» и «против», то еще остается надежда на то, что все выйдет так, как они задумают. Да ниспошлет им Аллах удачу!

Найдя укромное местечко возле городской стены, Саид опустился на корточки, опустил голову, прикрыл веки. Ему необходимо найти слова, которые смогут убедить девушку. Ему надо найти способ, чтобы потом передать эти слова. Он не джин и не пери, пока еще летать не научился.

Вспомнив, сколько времени потратил, чтобы устроить предыдущую встречу, резчик грустно усмехнулся. А сейчас он все должен устроить всего за один денек. Правда, у него появились новые знакомые. Можно представить все так, будто оно нужно не ему, а самой Принцессе…

«Так-так! – похвалил сам себя Саид за сообразительность. – Именно с этого я и начну…».

Глава IV. Татары на отдыхе

Отпустив качнувшуюся колючую сосновую лапу, Угхах повернулся и вразвалку зашагал к своим людям. Взгляд его сумрачный натыкался на стволы вековых деревьев.

Совсем не похожи эти места на их родные степи. Даже на берегах Хазарского моря он чувствовал себя намного лучше, хотя и там к нему постоянно подступала жестокая тоска по умершим жене и ребятишкам. Там все дышало свободой: привольные степи, свежий морской воздух…

После очередной перекочевки, когда их лошади до самых корней объели жухлую траву, Субэдэй-багатур дал команду поставить себе юрту на высоком кряже морского берега, около устья ленивой мутной реки, входом на водную гладь.

На высоком утесе выросла его приземистая юрта с белым верхом, повернутая дверью на юг, в сторону грозно накатывающих на берег и рокочущих грязно-зеленых волн. Отстранившись от всех забот, Субэдэй сидел на потертом седле у входа и подолгу направлял свой выпученный глаз на бушующее темное море и сипло кряхтел.

И грязная вода с белыми барашками пены, и налетающий дикими порывами ветер, и огромные рыбины, и стремительно проносящиеся над волнами птицы не напоминали родных озер монгольской степи…

Уйдя из теснин Кавказских гор, они снова выбрались в привольные степи с высокой травой, озерами с плавающими на них птицами. Места оказалось много, и кругом пасся жирный скот, отобранный у кыпчаков.

Скота полно. Тучные быки с могучими шеями и загнутыми внутрь рогами. Жирные бараны с их таскающимися по земле курдюками. Тонкорунные овцы. Мягкие войлоки, выделанные кыпчаками из их шерсти, были белыми, как верхушки заснеженных гор. И просторные юрты, покрытые войлоком, белели в степи, как коробочки хлопка.

Монгольские воины каждый день вдоволь объедались мясом, ничего не делая, валялись целыми днями на роскошных персидских коврах.

Тысячники выезжали на охоту с соколами или устраивали скачки, хвастались друг перед другом конями – коренными монгольскими и что захватили они в пути: туркменскими, персидскими и кавказскими…

Своенравный Джебэ поставил юрту вверх по течению реки Калка, среди бескрайней степи на высоком кургане. Вокруг походного шатра темника во все стороны расстилалась убегающая к горизонту равнина.

Через нее на полночь уходила цепочка сторожевых курганов, по которым передавался тревожный сигнал о надвигающейся опасности зажженными факелами или дымом костров…

Очнувшись от сонного оцепенения, Субэдэй вызвал тысячников.

– Ваши нукеры ожирели! – наливаясь темной кровью, угрожающе зашипел он. – Теперь ни одна лошадь не потащит их на себе! Вы забыли про свои обязанности! Напомнить вам, что сказал по этому поводу…

Понуренные темники молчали. Они поспешно проводили ладонями по мгновенно вспотевшим лбам. Нет, напоминать им не имело смысла.

Они все знали наизусть билек (наставление) Чингисхана: «Всякий, кто может вести верно дом свой, может вести и владение; всякий, кто может устроить десять человек согласно условию, прилично дать тому и тысячу, и тумен, и он может устроить хорошо…».

Эти слова открывали им дорогу. Но дальше шел недвусмысленный наказ о том, что всякого не справляющегося со своими обязанностями командира ждало неминуемое разжалование, а то и смертная казнь.

Новым начальником тут же назначался человек из этой же тысячи, сотни, десятка, что наиболее подходил для исполнения должности.

– В течение шести дней устраивать состязания, на седьмой устроим смотр. Чего встали? – сдерживая клокочущее бешенство, промолвил Субэдэй. – Выполнять!

Когда тени поспешно удались от его шатра, темник насмешливо постучал пальцем по седлу и снисходительно покачал головой:

– Без хорошей плетки любой человек обращается в ленивую бабу…

За каждым нужен глаз да глаз. Глаз умный и неординарный. Такой, как у Темучина. Великий каган умел подбирать верных помощников.

Только человек, как Чингисхан, обладающий незаурядным талантом, мог бы сказать: «Нет багатура, подобного Есунбаю, и нет человека, подобного ему по дарованию. Но так как он не страдает от тягот похода и не ведает сам голода и жажды, то считает всех прочих людей, простых нукеров и ратников подобными себе в перенесении тягот. Они же не в силах. По этой причине он не годен быть начальником. Достоин же быть таковым тот человек, который сам знает, что такое голод и жажда, и судит о состоянии других, тот, который в пути идет с расчетом и не допускает, чтобы войско голодало, испытывало жажду, а скот отощал».

Когда нукеры обзаводятся жирком, становятся тяжелы на подъем, то и войско становится неповоротливым и сильно обременено излишней добычей. Из-за нее воины теряют свою храбрость, больше думают о сохранении добытого, чем о славе своего оружия и наказа их Великого повелителя. Сытый и богатый не столь храбр, как нищий и голодный…

В орде монголов всегда уважались только храбрость, сила и ратное искусство. Только эти качества позволяли выжить в Великой степи.

Все же остальные достоинства человека, если они не сочетались с достоинствами храброго воина, ни во что не ставились. Трусость и слабость презирались открыто и беспощадно. Немощь увечного и бессильная старость ни в ком не вызывали сострадания и жалости.

Им все открыто и даже с не скрываемой усмешкой говорили, что лучше бы им, сирым и убогим, раньше с честью умереть в открытом и честном бою, чем мирно дожить до унизительного состояния, когда человек становится никчемной обузой для других…

По приказу Субэдэя теперь каждый день на огромной площади рядом с каждым куренем проходили воинские упражнения, в которых принимали участие все свободные от караульной службы воины, от простых нукеров до самих тысячников включительно.

На второе утро темник неожиданно нагрянул во вторую тысячу и устроил в том лагере настоящий разнос. Он прошелся по становищу, заглянул в шатры, приказал собрать в кучу всех тех, кто отлынивал от упражнений или по тем или иным причинам на то время ошивался при кухне, возле пасущихся табунов, стад и отар.

– Этим всыпать по десять плетей! – Субэдэй хмуро кивнул в сторону нерадивых воинов. – Впредь будет им наука. Десятников этих ленивцев наказать перед строем десятников пятью ударами, чтобы сами впредь следили за своими воинами…

Молчаливые таргауды отогнали в сторону провинившихся воинов и повели на то место, где в ту пору упражнялись их товарищи, чтобы провести перед всеми показательную порку…

– Каждому барану по его заслугам…

Каждый должен отвечать за свои поступки и упущения по службе. Тонкие губы монгольского начальника дрогнули в иронической улыбке.

В странах заходящего солнца вовсю гуляют небылицы о том, что дисциплина в монгольской армии поддерживается невероятными по своей жестокости мерами. К примеру, если в бою два-три человека из десятка отступили – казнят весь бедный десяток. Мол, таких методов устрашения не знала до этой поры ни одна армия мира. Даже децимация в Древнем Риме – лишь казнь каждого десятого труса, бежавшего с поля боя. Но… не знала этого и монгольская армия. Все сплошь выдумки…