Слова беспомощной девочки - Оксана Швалова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Листаю ленту новостей:
«Ольга Бузова рассказала, какую одежду на ней любит её муж». «10 фактов о разводе Путина». «Американка бросила работу, чтобы кормить грудью 36-летнего бойфренда». «Прохор Шаляпин шокирует пикантным фото в ванне и заставляет поклонников пристально разглядывать его ниже пояса».
Чего я хочу от жизни?
Я хочу от жизни:
НЕ ЧУВСТВОВАТЬ СВОЮ БЕСПОМОЩНОСТЬ.
Запись № 8/2
Я. ездила к маме каждый день. В первую очередь Я. привезла ей крем для рук – мама не взяла его с собой в больницу, хотя, сколько Я. себя помнит, тюбик чего-нибудь увлажняющего и без запаха всегда стоял у маминой прикроватной тумбочки. И Я. всегда дарила их маме на 8 марта или Новый год, если не могла придумать что-то другое, – зная, что мама точно будет ими пользоваться.
Я. скрывала от мамы, если папа по вечерам выпивал, – Я. очень не хотела, чтобы мама нервничала. Но мама точно знала, когда Я. говорила правду, а когда врала. Одно дело – просто недоговаривать, другое – каждый день отвечать на вопрос «отец трезвый?». Мама устало опускала голову и говорила:
– Чуть я за порог – он сразу за своё. Нельзя мне из дома уходить.
И тут же в тысячный раз напоминала Я. не забывать гладить папе рубашку на работу, повторяла, что еду ему надо немного пересаливать, как он любит. Я. делала всё, как мама скажет. Это самое малое, что было в силах Я., и она чувствовала радость – что способна хоть на что-то.
Только однажды, на вторую неделю пребывания мамы в онкологии, Я. осмелилась сказать отцу, что всё это вполне можно пережить и без бутылки, подгадав вечер, когда он был трезвым, чтобы до него лучше дошло. Папа ответил:
– Доча, ты такая молодая, впереди у тебя ещё целый мир. Твой брат устроился, с семьёй, не пропадёт, глядишь, скоро уже и детей рожать начнут. А у меня осталась только твоя мама. И всю жизнь была только она, пусть я и вёл себя иногда, как последний придурок. И знаешь, это она будет меня хоронить, а не я её.
Я. тогда заплакала. Ей казалось, что она наконец-то плачет от происходящего вокруг, от слов папы. А потом Я. поняла, что плакала от обиды. Будто папа сказал, что ей мама не так дорога.
Я. очень хотела забирать маму из больницы с цветами. Папа посмеялся – не из роддома же забираем.
В выписке было написано, что, по результатам анализов взятых тканей, метостаз у мамы не наблюдается. А значит, никакая химиотерапия не нужна. Мама радовалась, что врачи хоть волосы ей на голове оставили, а то лысая женщина, да ещё и без груди – скорбное зрелище. Учитывая, что мама может петь, как Пугачёва, получилась бы лысая певица. Господин Смит щёлкает языком. Действительно, абсурд.
Мама продолжала ездить в больницу через день, чтобы откачивать скапливающуюся лимфу. Я. обрабатывала маме швы, меняла повязки и бегала за ней по дому, отбирая грязные кружки и метёлки для пыли. Чтобы заглушить в себе чувство вины за то, что Я. не сумела успокоить маму до операции, она старалась изо всех сил развеселить маму, но они с Я. почему-то могли разговаривать только серьёзно.
Мама рассказывала о женщинах, с которыми познакомилась в маммологическом отделении. Там были совсем молодые, ровесницы Я., были восьмидесятилетние старухи, в которых женского уже ничего не осталось, а рак груди всё же появился. Некоторым делали надсечки и отпускали, а через полгода они возвращались уже на полноценную мастэктомию. Мама не жалела, что у неё отняли грудь сразу. Лучше так, чем потом ещё раз мучиться. Но говорила это она не очень уверенно – в отделении лежали женщины уже без одной груди, с раком второй. Мама, как и все пациенты диспансера, посещала психолога, но относилась к этому скептически. Зато вместе с папой стала ходить в церковь (папа ходил каждое воскресенье последние лет семь – церковь была прямо под окнами, голубая, светлая). Я. никогда в неё не заходила, только иногда ждала родителей у входа и слушала колокола – в пять вечера, каждый день. Чтобы туда идти, нужно быть уверенной. Я уверенной не была.
В один из тёплых дней, через полторы недели после выписки, Я. предложила съездить в центр города, прогуляться в парке (это любимое мамино времяпрепровождение). Но во время прогулки как-то очень быстро сгустились тучи, и они попали под дождь.
На следующее утро папа уехал в командировку на два дня, а вечером у мамы поднялась температура под сорок и давление 170 на 110. Дома не было жаропонижающего, скорая не приезжала уже третий час, звонить брату за помощью мама запретила («у него сегодня важный суд»), а оставить маму дома одну и бежать в аптеку Я. боялась. Мама успокаивала, что всё сейчас пройдёт, а Я. чувствовала себя маленькой девочкой. Насколько было бы легче, если бы Я. смогла ослушаться маму и позвонить брату, или спросить у соседки что-нибудь от температуры, но она не могла. Беспомощность нахлынула с новой силой, даже в такой критический момент я не смогла взять себя в руки.
Когда приехала скорая, мама уже смеялась, что к людям пенсионного возраста можно вообще не приезжать. Пока врач проводил осмотр, его ассистентка спрашивала у Я. мамины паспортные данные и наличие у неё хронических заболеваний. Я. сказала, что у мамы недавно была операция. Мама перестала улыбаться. Врач сказал показать шов – он был налит кровью и, как почти шёпотом сказала мама, горел.
Из-за желания Я. сделать, как лучше, маме пришлось ещё месяц пить противовоспалительные. Когда Я. меняла ей повязку, видела гной. И снова не понимала, как ей себя вести, чтобы всё было как надо.
Я. предпочла самоустраниться – не разговаривала с мамой, не предлагала больше никаких прогулок. Только готовила и убирала – в этом Я. не чувствовала беспомощность. Мама молчала – наверное, ей тоже хотелось не произносить ни слова о болезни, страхе и бессилии. Мама занималась цветами на балконе.
К концу лета врачи сказали ей, что курс химиотерапии крайне необходим. Причём в одной из справок было написано, что у мамы была вторая стадия, а в другой – третья. Конвейер.
До конца года мама раз в месяц ходила на «жёлтую» капельницу. Это щадящий курс, как ей объяснили. Волосы сильно
