Черные крылья - Сьяман Рапонган

Панчи ри янь-ян, митан шуй-сов. Квана ни Дзьявехай.

– Это называется дальнее плавание, то есть стать моряком, – ответил Дзьявехай.

Ори митан шуй-сов, мангай до се-чи кети! Квана ни Касвал а масарай.

– Вот именно, стать моряком, пуститься в дальнее плавание по морям и океанам! – Касвал радостно повысил голос.

Ори шуй-сов, митан шуй-сов, кангай до се-чи кети… квана ни Касвал.

– Всего-навсего стать моряком, моряком, который ходит по морям и океанам!.. – радуясь, повторил Кас.

Хотя Гимит и не был лучшим другом Каса, он знал, что тот любит море больше, чем они все. Когда они купались, Кас то и дело нырял или искал съедобные ракушки и осьминогов на рифе, который называли «стодырным». В общем, было ясно, что в умениях и выносливости Кас превосходил их. Но все-таки стать моряком не так-то просто, подумал он.

Манирен па си Касвал ам:

Касвел продолжал свой рассказ:

– На карте мира есть большое море под названием Океания, скажи, Гимит? Там столько островков – не счесть, и среди них наверняка есть такие, которые красивее нашего. Если я осуществлю свою мечту, то посещу каждый и сделаю везде Томачи (пописать), скажи, Гимит!

Ха…Ха…Ха… тосира мимина мамьин.

Ха-ха-ха!.. – Все четверо залились смехом.

Яна миян со татала. Квана ни Лолог а оменбен со нгонгой на.

– Там лодки подходят к берегу, – сказал Нгалолог, прикрывая рот рукой.

Дзи тамвангай та ядзи нимивачи. Квана ни Дзьявехай.

– Не пойдем встречать, все равно не видно Мивачи (способ гребли, при котором гребец отводит корпус назад, а затем сильно налегает на весла, всем телом заваливаясь вперед, тем самым давая знак, что поймал большую рыбу), – произнес Дзьявехай.

Оэйто со яса, ядва а ямивачи. Квана ни Нгалолог.

– Есть там одна, нет, две лодки с Мивачи, – сказал Нгалолог.

Мальчишки опрометью выскочили из лодочного сарая и радостно бросились навстречу приливу, чтобы поскорее остудить в море ступни, обожженные раскаленными на солнце камнями. У этих детей колоссальное, но не поддающееся определению стремление к лазурному океану и лодкам с Мивачи, гребцы которых вспенивают морские волны так, что накатывают веерообразные белые барашки, на которые им нравится смотреть больше всего. Пусть им грозит наказание, пусть их отлупят, отправят ловить лягушек, как бы они ни устали, как бы ни было больно, они не в силах пропустить зрелища, когда в бухту приходят рыбаки, поймавшие большую рыбу: мужчины гребут изо всех сил, резко падают туловищем вперед и откидываются обратно – вот так же они сами, когда вырастут, будут тренировать свое тело в океане. Ведь самым сильным и здоровым юношам достаются самые красивые и трудолюбивые девушки.

Ва, сино паро о ньяпван я, якай я. Квана ни Нгалолог а томодо со татала.

– Ого, даже не знаю, чей это отец или дедушка, – сказал Нгалолог, указывая на одну лодку рукой.

Чтобы получше разглядеть, кто это был, они вчетвером бросились в воду и подплыли к рифу, выступающему из моря примерно в пятидесяти метрах от берега. Как были, голышом, не обращая внимания на палящее полуденное солнце. Вот уже ближе, еще ближе.

Кас, якмей сьякай на но пан-чан! Квана ни Нгалолог.

– Кас, вроде это дедушка Мавомиса! – крикнул Нгалолог.

Нан, акмей татала на ньякай на но Мавомис.

– Ну да, кажись, лодка дедушки Мавомиса.

Япа мовьят я раква раракех.

– Такой старый, и столько сил!

Япийа яна пивавачи!

– Красота, вон какие морские узоры выделывает веслами, а!

Но якен нам, иябо кадзи ковьйовьятан на магзагза кани я. Квана па ни Нгалолог.

– Если бы я был на его месте, я бы точно греб сильнее и быстрее, – заметил Нгалолог.

Та сьякай на но Мавомис ри, та ийа. Квана си Нгалолог ни касвал.

– Это не дедушка Мавомиса, не он, – произнес Кас, приблизив лицо к уху Нгалолога.

Бекена сьякай наври ни Дзьявехай. На ятей ма ли-хай!

– Ва! Это же дедушка Дзьявехая, ничего себе!

Гребец подходил все ближе и ближе, на расстоянии трех полей батата, двух полей батата, – и вот оказался прямо перед ним.

Маноньйон та якай нани Дзьявехай, сьяман Колалахен. квана ни Касвал.

– И вправду, это дедушка Дзьявехая, Сьяман Кулалаен, – сказал Кас.

Симьяно со вакай кано солим, вононген тамо ан.

– Если будут батат или таро, поделимся друг с другом.

Дзина нгана ни маран кано ядзингьян со мавав тамо а вакай.

– Мой дядя съест! К тому же у нас с утра еще остались рыба и батат.

Якай… квана ни Дзьявехай а омлолос.

– Дедушка!.. – закричал Дзьявехай.

Они бросились в воду и снова наперегонки поплыли к берегу. Гигимит среди них был самым быстрым не только в беге, но и в плавании. Они стали толкать лодку Якай (дедушки) к берегу. Другие дети, поджидавшие на суше или в воде, увидев всамделишный Мивачи, бросились к ним, окружили лодку и все вместе стали вытаскивать ее на песок.

Ньйо зонгохан до арайо ко, казей камо манга койньйо! Квана ньяман. Кулалахен.

– У-ух!.. Ну-ка, брысь, чертята! Не крутитесь вокруг моей махи-махи! – выдохнув всей грудью, прикрикнул на них Сьяман Кулалаен.

Он совсем не бранился и не хотел прогонять мелюзгу прочь, ему только хотелось перевести дух. Морщины у него на лице, словно маленькие каналы, заполнили пот и морская вода. Лицо излучало невыразимые словами честь и бунтарство, присущие мужчинам, побывавшим в море. Они наблюдали за тем, как якай освежевал махи-махи острым ножом и, повернувшись спиной к морю, изо всех сил отшвырнул жабры. Выглядело это так круто! Затем, промыв сердце рыбины, тут же отправил его себе в рот – м-м-м! – и принялся смачно пережевывать еще бьющееся. Нгалолог и Касвал ловили каждое движение мускулов на лице Сьямана Кулалаена, безмерно завидуя ему.

Якай, япья аксемен ри? Кадзина мингангаян рана ни Дзьявехай.

– Якай, вкуснотища ведь, да? – произнес Дзьявехай с таким видом, словно у него вот-вот потекут слюнки.

Си макавейвов ка рана а капа нгарайо мо ам, ипакатахам мо сья капай на.

– Вот вырастешь, поймаешь махи-махи, тогда и узнаешь.

Якай, апья каксем ко сья со найи кадва то?

– Якай, а мне можно съесть сердце другой рыбы? – глотая слюнки, спросил Дзьявехай.

Маканьяв манга пако пан.

– Нельзя тебе есть, это табу, внук!

Ловким движением он умертвил еще одну махи-махи и точно так же разжевал ярко-красное рыбье сердце. Из отрезанного хвоста и спинного плавника струилась кровь. Сьяман Кулалаен поднял одну руку повыше, чтобы как можно больше крови стекло на гальку, а затем насадил обе рыбины открытыми пастями на деревянное весло и понес их на плечах, одну впереди, одну сзади. Все его тело, за исключением мест, прикрытых Т-образными трусами, было залито солнцем. Его кожа круглый год была открыта солнечным лучам, и потому стала практически черной. Ритмичной походкой, то напрягая, то расслабляя ягодицы, он уходил от них на фоне обвивающих берег травянисто-зеленых лиан – и эта сцена по-настоящему вызывала у них восхищение, особенно висящие и подрагивающие