Домби и сын - Чарльз Диккенс

М-ръ Домби кланяется не поднимая глазъ и хранитъ глубокое молчаніе.

— Ну, Домби, что ты на это скажешь? — возглашаетъ майоръ. — A я, съ своей стороны, признаюсь откровенно: въ жизнь не слыхалъ оратора краснорѣчивѣе друга нашего Феникса, ей, ей же не слыхалъ, клянусь вамъ… — здѣсь майоръ, посинѣвшій, какъ удавленникъ, схватилъ палку и въ порывѣ одушевленія началъ махать вокругъ своей головы. — Теперь, благодаря нашему другу, вы, Домби, понимаете очень ясно, что относится собственно къ леди, a я, съ своей стороны, какъ истинный другъ, долженъ два-три слова сказать насчетъ васъ самихъ, м-ръ Домби. Свѣтъ, вы понимаете, сударь мой, — продолжалъ майоръ, отфыркиваясь, какъ надсаженная лошадь, — имѣетъ въ этихъ дѣлахъ свои мнѣнія, которыя должны быть удовлетворены.

— Знаю, — отвѣчалъ м-ръ Домби.

— Конечно, вы знаете, Домби, — продолжалъ майоръ. — Чортъ меня побери, сударь мой, если я не зналъ, что вы это знаете. Невѣроятно, чтобы человѣкъ вашего калибра не зналъ этихь вещей.

— Надѣюсь, — говоритъ м-ръ Домби.

— Домби! остальное вы угадаете. Я говорю напрямки, такъ какъ порода Багстоковъ, съ вашего позволенія, всегда говорила напрямки. Мало, сударь мой, мы выигрываемъ отъ этихъ вещей, да ужъ такова наша натура: кутить такъ кутить, чтобы чертямъ сдѣлалось тошно… пуфъ, пуфъ, бацъ въ бѣлые зубы. При васъ будетъ неизмѣнный друтъ вашъ, старикашка Джозъ и… благослови васъ Богъ, Домби!

— Майоръ, благодарю васъ. Я не премину положиться на васъ, когда придетъ время. Но такъ какъ время еще не пришло, я не считаю необходимымъ заранѣе васъ безпокоить.

— Никакихъ извѣстій о немъ?

— Никакихъ.

— Домби, я поздравляю васъ. Я чертовскм радуюсь за тебя, другъ ты мой, Домби.

— Извините, даже вы, майоръ, извините, если я не войду въ дальнѣйшія подробности. Извѣстіе я имѣю, но весьма странное и полученное необыкновеннымъ путемъ. Можетъ, изъ него ничего не выйдетъ, a можетъ, и выйдетъ очень много. Больше ничего не могу сказать. Мое объясненіе впереди.

Сухой и довольно неопредѣленный отвѣтъ на пламенный энтузіазмъ майора; однако, майоръ принимаетъ его граціозно и съ восторгомъ представляетъ, что мнѣнія свѣта въ скоромъ времени будутъ удовлетворены блистательнѣйшимъ образомъ. Затѣмъ кузенъ Фениксъ получаетъ свою долю признательности отъ супруга своей любезной и совершеннѣйшей родственницы, и, наконецъ, майоръ Багстокъ и кузенъ Фениксъ удаляются по своимъ дѣламъ, оставляя опять м-ра Домби въ добычу этому неумолимому свѣту, который преслѣдуетъ его и терзаеть, какъ злой демонъ, безъ милосердія и пощады.

Но кто это сидитъ и плачетъ въ комнатѣ ключницы, разговаривая вполголоса съ м-съ Пипчинъ? Это какая-то леди, грустная и томная, съ поднятыми къ небу руками. Ея лицо почти совсѣмъ закрыто черной шляпой, которая, очевидно, принадлежитъ не ей. Это миссъ Токсъ въ костюмѣ своей горничной. Она тайно приходитъ такимъ образомъ съ Княгинина Луга, возобновляетъ знакомство съ м-съ Пипчинъ и разспрашиваетъ о м-рѣ Домби.

— Какъ онъ, бѣдняжка, переноситъ свое горе?

— Ничего, онъ довольно спокоенъ, — отвѣчаетъ м-съ Пипчинъ брюзгливымъ тономъ.

— Снаружи, можетъ быть, a что y него внутри?

Оловяный глазъ м-съ Пипчинъ сдѣлалъ нѣсколько энергичныхъ прыжковъ, прежде чѣмъ она произнесла свой отвѣтъ:

— Внутри? Ничего. Я увѣрена. Сказать тебѣ по правдѣ, любезная Лукреція, потеря для него не слишкомъ-то велика. Худая трава изъ поля вонъ. Мнѣ и самой, признаться, надоѣли здѣсь эти мѣдные лбы.

Должно замѣтить, м-съ Пипчинъ обращалась очень фамильярно съ миссъ Токсъ, такъ какъ ея первые педагогическіе эксперименты въ воспитательно-образовательномъ заведеніи обращены были на эту леди, когда она была еще худенькой и чахлой дѣвочкой нѣжныхъ лѣтъ.

— Конечно, y ней мѣдный лобъ; ваша правда м-съ Пипчинъ. Оставить его, такого благороднаго мужчину!..

И миссъ Токсъ горько зарыдала.

— Благороденъ онъ или нѣтъ, я этого не знаю и знать не хочу, — возражаетъ м-съ Пипчинъ, гнѣвно потирая переносицу, — но я вотъ что знаю весьма хорошо: когда искушенія посѣщаютъ насъ въ жизни, мы должны переносить ихъ равнодушно. Прахомъ бы васъ побрало! Да я сама натерпѣлась въ жизни побольше всякаго другого! Экія напасти, подумаешь! Ушла, такъ туда ей и дорога! никто, я думаю, не погонится вслѣдъ!

При этомъ намекѣ на перувіанскіе рудники, миссъ Токсъ встаетъ, раскланивается, и м-съ Пипчинъ звонитъ Таулисона, чтобы тотъ проводилъ ея гостью. М-ръ Таулисонъ, давненько не имѣвшій удовольствія видѣть миссъ Токсъ, ухмыляется, привѣтствуетъ и надѣется, что она совершенно здорова, при чемъ замѣчаетъ, что давеча онъ никакъ не могъ признать ее въ этомъ капорѣ.

— Благодарю васъ, Таулисонъ, — отвѣчаетъ миссъ Токсъ. — Живу, пока Богъ грѣхамъ терпитъ; a вы, почтеннѣйшій, если этакъ еще когда увидите меня здѣсь, не говорите пожалуйста никому. Я прихожу сюда только къ м-съ Пипчинъ.

— Слушаю, сударыня.

— Большія y васъ непріятности, Таулисонъ?

— Очень большія, сударыня.

— Смотрите же, Таулисонъ, я надѣюсь, мой другъ, что все это послужитъ для васъ урокомъ. — Миссъ Токсъ, занимаясь воспитаніемъ маленькихъ Тудлей, пріобрѣла привычку дѣлать назиданія, соотвѣтствующія случаю. — Прощайте, Таулисонъ.

— Прощайте, сударыня. Покорно васъ благодарю.

Казалось, м-ръ Таулисонъ погрузился въ раздумье относительно того, какой бы вывести для себя урокъ изъ всѣхъ этихъ обстоятельствъ, какъ вдругъ м-съ Пипчинъ прервала его размышленія нетерпѣливымъ восклицаніемъ:

— Что вы тамъ дѣлаете, долговязый? Зачѣмъ не показываете дверей этой леди?

И м-ръ Таулисонъ немедленно выпроводилъ миссъ Токсъ, которая, прокрадываясь на цыпочкахъ мимо кабинета м-ра Домби, закрыла всю свою голову огромной черной шляпой. И нѣтъ еще въ цѣломъ мірѣ ни одного существа, которое бы такъ искренно горевало о судьбѣ м-ра Домби, какъ эта скромная дѣвица, закутанная шалью и бѣжавшая теперь изо всей силы въ свой уединенный пріютъ на Княгининомъ Лугу.

Но миссъ Токсъ не допускается въ общество свѣтскихъ людей м-ра Домби. Каждый вечеръ приходитъ она въ его домъ, надѣвая калоши и прикрываясь зонтикомъ въ мокрую погоду; она переноситъ шутки Таулисона и брюзгливыя вспышки м-съ Пипчинъ, все переноситъ, чтобы узнать, въ какомъ состояніи м-ръ Домби.

Писаря и чиновники конторы разсматриваютъ бѣдственное приключеніе со всевозможныхъ пунктовъ, но главнѣйшимъ образомъ ихъ занимаетъ вопросъ: кто заступитъ мѣсто м-ра Каркера. Преобладаетъ общее мнѣніе, что управительское мѣсто будетъ лишено значительныхъ привилегій, и тѣ господа, которые не имѣютъ на него никакой надежды, утверждаютъ довольно рѣшительнымъ тономъ, что имъ оно не нужно даромъ, и что они отнюдь не намѣрены завидовать смѣлому и счастливому кандидату. Такой суетливости не бывало въ конторѣ со времени кончины маленькаго Домби; но всѣ эти волненія принимаютъ особый характеръ и ведутъ къ укрѣпленію связей товарищества и дружбы. При этомъ благопріятномъ случаѣ утверждена на прочномъ основаніи мировая между первымъ признаннымъ острякомъ конторнаго заведенія и назойливымъ соперникомъ, съ которымъ онъ былъ въ смертельной враждѣ нѣсколько мѣсяцевъ сряду. Это счастливое событіе рѣшились съ общаго согласія отпраздновать въ ближайшемъ трактирѣ со всею торжественностью, свойственною политическимъ лицамъ трехъ Соединенныхъ королевствъ. Острякъ назначенъ президентомъ, назойливый соперникъ — вице-президентомъ. Немедленно послѣ послѣдняго блюда, убраннаго со стола, президентъ открылъ засѣданіе слѣдующею рѣчью:

— Джентльмены, не могу скрыть, ни отъ васъ, ни отъ себя самого, что въ настоящее время между нами отнюдь не могутъ имѣть мѣста частные раздоры и личные разсчеты. Недавнія событія, которыхъ мнѣ нѣтъ надобности исчислять здѣсь передъ вами, но которыя, однако, уже были изложены со всѣми подробностями и колкими замѣчаніями въ нѣкоторыхъ воскресныхъ газетахъ {Въ англійскихъ воскресныхъ газетахъ (Sunday Papers) всегда по большей части рѣчь идетъ о семейыхъ дѣлахъ. Политика въ сторонѣ.} и даже въ одномъ ежедневномъ листкѣ. Вы его знаете, джентльмены…

— Знаемъ, знаемъ, знаемъ! — раздалось со всѣхъ сторонъ вокругъ краснорѣчиваго витіи.

— Эти печальныя событія, — говорю я, — приводятъ меня, точно такъ-же, какъ и васъ, джентльмены, къ размышленіямъ очень неутѣшительнымъ и даже въ нѣкоторомъ родѣ безотраднымъ…

Здѣсь ораторъ остановился, вынулъ карманный платокъ, вздохнулъ, вытеръ наморщенное чело, и, окинувъ собраніе проницательными глазами, продолжалъ такимъ образомъ:

— Понимаю, джентльмены, и глубоко чувствую, что продолжать въ настоящее время мои личныя несогласія съ Робинзономъ, значило бы однажды навсегда уничтожить или, по крайней мѣрѣ, поколебать доброе мнѣніе, какимъ всегда и во всѣхъ случаяхъ пользовались въ глазахъ свѣта всѣ безъ исключенія джентльмены, принадлежащіе къ знаменитому торговому дому, который пріобрѣлъ громкую и прочную извѣстность на всѣхъ островахъ и континентахъ Европы, Америки и Азіи. Мой искренній другъ, почтенный Робинзонъ, надѣюсь, ничего не имѣетъ сказать противъ этихъ истинъ, ясныхъ, какъ день, для всякаго разсудительнаго джентльмена, обогащеннаго удовлетворительнымъ запасомъ опытности въ дѣлахъ свѣта.