Наездник Ветра - Григорий Александрович Шепелев

– Но ведь она белокурая, – решил сдать позиции секретарь, – кто мне говорил вчера утром, что ни одна блондинка не стоит даже того, чтоб на неё плюнуть?

– Я говорила. Как раз поэтому я её наказала тростью. Будь она смуглая – я взяла бы кнут, а не трость!

– Ну-ну, успокойся, моя красавица! Объясни, почему ты в таком наряде? Решила подражать мужу?

Зелёный взгляд Феофано слегка остыл. Она суетливо прошлась по комнате, обнимая себя за локти, как будто ей было зябко. Остановилась.

– Нет. Я хочу уйти в монастырь. Знаешь, почему? Потому, что все вы мне опостылели! Будьте прокляты! Провалитесь в ад!

– Что за вздор?

– Не смей меня оскорблять! И не смей допрашивать! Отвечай мне сам: что случилось? Ты убеждён, что будет война?

– Считай, что она уже началась. Идёт полным ходом. Не далее как вчера к нам прибыл гонец от русского князя. Война объявлена.

– Мой супруг об этом осведомлен?

– Нет, конечно! Ты что, рехнулась, моя хорошая? Если он об этом узнает, то, чего доброго, снимет чёрный подрясник, наденет латы, и все военные в один миг сплотятся вокруг него! Этого никак нельзя допустить.

Феофано вздрогнула и потёрла ладонью лоб, на который падали пряди рыжих волос.

– Что правда, то правда. И, стало быть, Лев Мелентий тоже не знает о том, что война объявлена?

– Нет, не знает. Он мне велел просить твоего согласия на уплату двухкратной дани русскому князю. Он думает, что с ним можно договориться.

– Это не так?

– Нет, это не так. Святослав ещё по ту сторону Балкан, но он со дня на день войдёт во Фракию. Калокир настроен решительно.

– Калокир? – воскликнула Феофано, ударив розовой пяткой в мраморный пол, – чтоб он провалился, этот проклятый дьявол! Никифор! А ты уверен, что логофет не ведёт двойную игру? Разве его так легко обмануть? Он ведь не дурак, совсем не дурак!

– Царица моя! У меня в руках его переписка. Он доверяет мне и недооценивает Василия. Это две большие ошибки.

– Ну, хорошо. Где этот гонец?

– Гонец Святослава? Он у меня.

– Что, прямо у тебя дома?

Никифор молча кивнул, уже с беспокойством и подозрением наблюдая за Феофано. Та, между тем, опустилась в кресло, подобрала башмачки, лежавшие на полу, и быстро надела их. Потом встала.

– Идём, Никифор! Я хочу видеть этого человека и все бумаги, которые он привёз от русского князя.

– О, госпожа! Не опасно ли…

– Это очень, очень, очень опасно! – вдруг заорала зеленоглазая фея и наградила помощника логофета такой затрещиной, что он чуть не упал, – и будет ещё опаснее! Понял, дрянь?

Никифор, держась за щёку, нехотя подтвердил, что он понял всё. Затем он помог царице накинуть на плечи плащ. Они быстро вышли. Телохранитель зеленоглазой мегеры хотел вскочить, желая сопровождать её, но она велела ему остаться у Лавзиака. Он подчинился. Надев на голову капюшон, пылкая царица бросилась вниз по лестнице. Секретарь побежал за нею.

Глава шестая

Старая служанка Никифора ещё год назад померла. Решив экономить, он жил один в своём скромном домике и обслуживал себя сам. Это оказалось легко – не так уж и часто он заходил домой, дел было по горло.

Погода стояла пасмурная. Дул ветер. Никто на улице Феофано не узнавал, потому что она надвинула капюшон до самого носа. Прохожие поздравляли секретаря с очередной шлюхой, ножки которой были на редкость прелестны.

– Сволочь, – скрипела зубами императрица, с ненавистью сжимая руку Никифора, – я сварю тебя в кипятке, клянусь Вельзевулом!

– За что, госпожа моя? – недоумевал молодой сановник, – я, кажется, исполняю твоё желание!

– Заткни глотку! Я не приказывала тебе побывать в постелях у всех развратниц Константинополя!

Никифор вынужден был признать правоту царицы. Обогнув рынок и углубившись в невзрачный, грязный квартал, они, наконец, достигли нужного домика и вошли, сперва постучавшись. Переступив порог большой комнаты, Феофано откинула с головы капюшон. И – остолбенела.

– Рагнар! – вскричала она, покраснев от радости, – мой прекрасный, мой ненаглядный Рагнар! Ты здесь! Возможно ли это?

– Да, госпожа моя, это я, – только и ответил бывший этериарх, неловко вскочив с кровати. Всё утро он то дремал, то болтал с Кременой, которая перед ним крутилась в полураздетом виде, решив заняться уборкой. Когда царица и секретарь вошли, девушка старательно тёрла тряпкой окно, поднявшись на цыпочки. Из окна она их и заприметила ещё издали – до того, как они завернули к дому. Теперь, следя, как её возлюбленный кружит смеющуюся царицу, взяв её на руки, она с ужасом поняла, что с этой минуты ей предстоит очень долгий путь босиком по лезвию бритвы над смертной пропастью. Закричать от боли было нельзя. Но как не кричать, если очень больно? Зачем держать равновесие, когда хочется умереть? Кремена растерянно поглядела в глаза Никифору. Накануне он был приветлив и ласков с нею. Может быть, он даст ей сейчас какой-нибудь знак? Он подал ей знак. И когда Рагнар, покрыв руки и лицо царственной красавицы поцелуями, усадил её в кресло, Кремена бросилась на колени к ногам соперницы и воскликнула, пустив слёзы двумя ручьями:

– Царица! Богоподобная! Сжалься! Не погуби! Клянусь – я не знала, что вы так друг друга любите!

– Чёрт возьми, – вполголоса восхитился Никифор, локтем пихнув Рагнара. И было чем восхититься! Рагнар на миг позабыл про жену царя, глядя на любовницу Святослава. Та продолжала лить слёзы молча, хлюпая носиком и молитвенно сложив руки. Ночь её глаз трепетно мерцала и таяла под лучами летней зари, с которой поэты сравнивали сияющий, изумрудный взгляд Феофано. Но иногда и при свете дня, каким бы он ни был, видна на небе луна – вечная паломница ночи. И двадцатисемилетняя дочь трактирщика улыбнулась двадцатилетней дочери рыбака, кожа у которой была достаточно смуглой, а грива чёрных волос ни разу не поддалась ни одному гребню.

– Не пищи, птичка! Тебя Кременой зовут?

– Да, да, это я, – задёргала плакса головой так, будто ей велели вбить в стену гвоздь без помощи молотка, – прости, госпожа, прости! Я больше не буду! Я всё тебе расскажу! Только не вели меня жарить в медном быке! Я больше всего этого боюсь!

– Уймись, говорю! Не то я велю тебе всыпать так, что ты у меня в медный бык запросишься. Поняла?

Слёзы у Кремены остановились. Она испуганно опустила глазки. А Феофано задумчиво приложила палец к щеке, глядя на скандальную знаменитость. Вдоволь понаблюдав за нею, императрица зачем-то переглянулась с Никифором и Рагнаром, с ещё более непонятной целью цокнула языком, потом рассмеялась и подняла вытянутые ноги.

– Сними с меня башмаки! Я натёрла пятки.

– Сию минуту, благочестивая!

На глазах двух мужчин царица была разута с трогательнейшей нежностью и изяществом. Осмотрев её голые