Магнетрон - Георгий Бабат

Студенецкий полагал, что завод также не потерял бы ничего и производство не потерпело бы существенного ущерба, если бы и товарищ Дубов переменил место и род своей деятельности. А потому после увольнения инженера Окаемова Константин Иванович всюду, где считал это полезным, говорил о Дубове с восхищением:

— Ему у нас тесно! Правда, товарищ Дубов хотя и не имеет специального образования, но большому кораблю — большое плавание. Наш дорогой Лев Дмитриевич вполне мог бы самостоятельно вести любой другой завод, необязательно даже электротехнического профиля, он достойно проявил бы себя и на периферии, и в Арктике, да и везде, где нужна энергия, смелость, упорство, преданность.

Хотя в тех кругах, где Дубова знали, где он был на учете, голос Студенецкого и не имел решающего значения, все же эти высказывания Константина Ивановича оказали некоторое влияние на дальнейшую судьбу Дубова.

В 1931 году Дубова перевели с Ленинградского электровакуумного завода, но не на периферию, не в Арктику, а в Трест электрослаботочной промышленности, на должность заместителя управляющего трестом. Затем Дубов был в ряде длительных заграничных командировок, на заводах Европы и США. В 1934 году Дубов был назначен управляющим трестом. Обстоятельства сложились так, что первый документ, подписанный новым управляющим, был приказ о назначении Александра Васильевича Мочалова председателем научно-технического совета треста. Константин Иванович Студенецкий вследствие этого назначения был от должности председателя НТС освобожден.

После преобразования треста в Главное управление электрослаботочной промышленности Дубов был утвержден начальником этого главка.

Начальник Главного управления

Узнав фамилию главного конструктора КБ-217, его имя, возраст и то, что он родом из Киева, Дубов с интересом дожидался предстоящей встречи. Было любопытно вновь увидеть своего бывшего подшефного радиолюбителя Володю Веснина.

Когда отворилась дверь кабинета, Дубов встал, но, увидав смело шествующего по ковру импозантного брюнета, на мгновение смутился. Дубову померещилось, будто он видит перед собой знаменитого постановщика цирковых пантомим Вильяма Жижетовича Труцци. Того самого Труцци, на похоронах которого Дубов присутствовал в 1931 году в Ленинграде, в Александро-Невской лавре. Скончавшийся четыре года назад Вильям Жижетович, казалось, не только ожил, но и помолодел.

— Товарищ Веснин? — обратился Дубов к вошедшему.

— Моя фамилия Муравейский, — ответствовал тот.

— Откуда вы, товарищ Муравейский, по какому вопросу?

— Мы, — почтительно начал Михаил Григорьевич, — с Ленинградского электровакуумного. Я и товарищ Веснин.

Муравейский отступил на шаг от стола и великолепным жестом, каким на сцене великий актер, если он добр и хорошо настроен, привлекает внимание публики к своему начинающему партнеру, указал Дубову на Веснина.

К величайшему изумлению Муравейского, скромный до робости, всегда деликатный Веснин вдруг ринулся к Дубову:

— Лев Дмитриевич! Как я рад! Вот уж не думал здесь с вами встретиться!

— Еще бы! — смеялся Дубов, тряся руку Веснину. — Если бы вы могли это предполагать, то вы все-таки удосужились бы вернуть мне номер журнала «Радио для всех», издание КОДРа. Слово дали, а не принесли. Неужто все еще изучаете?

— Честное слово, Лев Дмитриевич, я был уверен, что журнал у вас. Мы тогда в тот же день срисовали схему, и Толя Сидоренко взял этот журнал, чтобы отнести его к вам на метеостанцию.

— Нет, товарищ бывший радиолюбитель, — возразил Дубов, — Сидоренко работает в нашей системе, на Детскосельской ионосферной станции. Я с ним по этому поводу говорил, и он клятвенно уверял, что тогда доставить журнал ко мне взялись именно вы. Оба лучше, да?

— Если бы вы, Лев Дмитриевич, пожелали избрать в этом деле судьей меня, — ввязался Муравейский, — то я сказал бы, что скорее склонен верить бывшему моему подшефному инженеру Веснину, чем его другу, летчику Сидоренко.

И в доказательство справедливости этого положения Михаил Григорьевич рассказал о ночном приключении Риты Горностаевой и, естественно, также и о себе, как о начальнике бригады, которая под его руководством так счастливо ликвидировала аварии на станции Медь. Затем Муравейский вновь вернулся к товарищам Веснину и Сидоренко, высказав мнение, что счастливая случайность — неожиданная встреча двух вышеназванных товарищей в театральной уборной актрисы — весьма способствовала успешному продвижению магнетронных работ.

На столе Дубова стоял телефонный аппарат с надписью «Абонент кремлевской телефонной станции». Под стеклом помещался список абонентов кремлевской АТС. Механически, не вдумываясь в значение слов, Веснин стал читать этот список. И вдруг до его сознания дошло значение того, что он читал. В списке стояли имена, знакомые с детства, имена, которые он привык воспринимать как нечто очень далекое, абстрактное. Людей, носивших эти имена, он знал по портретам, по книгам, по газетам. Мысль о том, что Дубов может вот так же запросто, как он сейчас говорит с Муравейским, поднять трубку и говорить здесь, сию минуту, с любым из абонентов кремлевской АТС, поразила Веснина. А когда он подумал, что этот предполагаемый разговор мог касаться магнетрона, то ужаснулся.

В минуты малодушия там, в КБ, Веснин чувствовал себя как бы на дне глубокого колодца, откуда и голоса не слышно. А теперь работы КБ-217 обернулись делами государственной важности…

Люди, бывавшие на фронте, знают, что можно уснуть под грохот орудийной канонады, но внезапная тишина заставляет проснуться. Нечто подобное случилось с Весниным. Он мечтал, уносясь мыслями далеко от этого стола, пока звучал голос Муравейского. Но когда тот окончил свое повествование, Веснин вздрогнул, словно очнувшись от сна.

— Вы, товарищ Муравейский, — услышал Веснин слова Дубова, — обратитесь в плановый отдел и уточните там ваш вопрос. Я не назначал на сегодня разговора с вами. Я не в курсе того, что вы намерены мне тут предложить. В ваших интересах прийти сюда в назначенное время и с подготовленными материалами.

Эта не совсем любезная реплика отнюдь не обескуражила Михаила Григорьевича. Маленькую выгоду сегодня он все же получил. Не упустил случая немного покрасоваться перед Дубовым, которому теперь, явившись в назначенное время, он сможет гораздо свободнее изложить свою идею о холодильниках. Он упомянет, что Жуков отнесся к этой мысли холодно, как несколько раньше к докладной записке о новом типе магнетронного генератора:

«Того самого генератора сантиметровых волн, работой над которым занимались только два человека на всем заводе — я и наш общий друг Веснин».

Впоследствии Муравейский очень любил рассказывать о том, как он целых полчаса болтал с Львом Дмитриевичем совершенно свободно о всяких пустяках. Особенно охотно Муравейский стал повторять эту новеллу после того, как Дубов был назначен народным комиссаром одной из важных отраслей промышленности СССР.

«Ну точно так же, как я с вами сейчас говорю, а Дубов сидел и слушал меня, — повествовал Михаил Григорьевич, — вот так, как вы, не пропуская ни единого слова, чуть ли не разинув рот, а потом вдруг как рявкнет: „Я не назначал на сегодня разговора с вами! Я не в курсе того, что вы намерены мне изложить!“»

Обычно эта концовка имела шумный успех и убеждала слушателей в том, что Муравейский говорит правду, что он в самом деле коротко знаком с самим Дубовым.

Муравейскому, как он это ни оттягивал, все же пришлось откланяться и уйти без Веснина.

Веснин готовился к любому самому неожиданному вопросу со стороны Дубова, но он совершенно не был готов к тому, что услышал:

— Молодой человек, могли бы вы завтра сделать доклад в Техническом отделении Академии наук СССР? Председательствует академик Алексей Николаевич Крылов. Там соберется народ с учеными степенями и званиями. Пусть они узнают, как работает промышленность, как двигает науку заводская лаборатория. Что, страшно?

Глаза Льва Дмитриевича смотрели задорно, молодо, как в былые времена, когда он, стоя на балконе Киевской метеостанции, пел: «Никто пути пройденного у нас не отберет».

«Аu clair de la lune»[15]

Выскочив из приемной, Веснин тут же, в вестибюле главка, позвонил Вале. Если бы не эта неожиданная встреча с волшебником Киевской метеостанции, если бы не такой разговор с ним, Веснин, возможно, не посмел бы звонить Вале. Ведь она до сих пор не отвечала на его письмо. Но сейчас, в эту минуту, молчание Вали казалось ему мелочью, пустяком, которому не стоило придавать значения.

— Валю Розанову? — переспросили Веснина. — Ее нет дома.