Магнетрон - Георгий Бабат

— Дайте радиус! Дайте радиус!

Это условный сигнал ночному истребителю. Игорь понимает, что находится перед невидимой ему целью. Теперь следует включить локационную установку.

С этого момента Игорь, как несколько минут назад Петя, предоставлен самому себе. Теперь он должен отыскать цель без указания с земли. Наземный локатор выполнил свою задачу. Теперь земля молчит, чтобы не мешать атаке.

Что ждет Игоря? До сих пор самолетные локаторы с магнетронными генераторами еще не были проверены в бою.

Константин Мухартов вынул из кармана трубку, но держит ее в руке не раскуривая. Он смотрит на экран наземной радиолокационной станции. Он видит, как отметки, отражения двух самолетов, вражеского и своего, сближаются, сливаются в одну.

Импульс мерцает. Яркость его то усиливается, то ослабевает. Что происходит в этот момент во тьме ночного неба?

Косте показалось, что Игорь не может найти цель и удаляется от противника. Так странно трепещут импульсы на экране…

— Вижу, иду на атаку! — звучит из громкоговорителя неестественно скрипучий, измененный ларингофоном голос Игоря.

Константин Мухартов закрывает на миг глаза. Он хочет представить себе, что может сейчас видеть там, в самолете, на экране своего локатора Игорь. Яркое светящееся пятно, отражение вражеского самолета, колеблется среди сетки тонких, паутинных нитей, которыми расчерчен экран электронно-лучевой трубки. Рули истребителя должны быть поставлены так, чтобы нацелить его на это светящееся пятно, вогнать это пятно точно в центр сетки. Цель все ближе. Теперь Игорь, оторвав взор от приборной доски, вероятно, даже во тьме может уже простым глазом различить силуэт врага.

Костя вновь смотрит на свой наземный экран. Ведь и враг тоже должен в эту минуту видеть Игоря… Стрелок вражеского бомбардировщика готов открыть огонь…

— Вижу, вижу, — повторяет Игорь, — атакую! А-а-та-а-ку-у-ю!

Яркая вспышка озаряет ночное небо. Очевидно, снаряды истребителя попали в бомбовый груз врага.

На экране локатора виден только один отраженный импульс с четким кодированным сигналом я свой. Другого импульса нет.

— Цели нет, есть победа! — рапортует командиру соединения офицер наблюдения.

— Иду на посадку, дайте курс! — требует Игорь Жуков.

Яркий свет прожектора заливает бетонную посадочную дорожку. Еще минута — и ястребок катится среди разноцветных аэродромных огней…

— Надо что-то изменить в системе указания дальности, — говорит Игорь: — добавить еще один индикатор или на этом, быть может, изменить развертку.

Мы можем окинуть единым взором, воспринять мгновенно картину, статую, здание — произведения искусств, которые называются пространственными. От нас зависит смотреть на произведение живописи, скульптуры, архитектуры в том или ином ракурсе, остановить свое внимание на той или иной детали.

Но литературные произведения (так же как и музыкальные) разворачиваются во времени. Чтобы дать ощущение масштаба событий, среды, в которой эти события совершаются, необходимо иногда напомнить о давно прошедшем или, наоборот, заглянуть вперед — в далекое будущее.

Рассказав о лекции по астронавтике в «Доме занимательной науки», мы упомянули и о дальнейшей судьбе Ронина и о судьбах еще других наших товарищей, погибших в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 годов.

Но вернемся в 1935 год, к тому времени, когда КБ-217 вступало в строй действующих.

Глава тринадцатая

УСПЕХ

Вызов в Москву

Начальник Главного управления Дубов, тот самый Дубов, на которого ссылались, к кому взывали, именем которого требовали и грозились, вызвал в Москву к себе срочной телеграммой инженера Веснина со всеми материалами по теме Азот.

Ничего хорошего от встречи с Дубовым Веснин не ждал. Веснину было ясно, что если бы он сам не занимался поисками оригинальной конструкции импульсного катода с устойчивой эмиссией, то КБ-217 могло бы дать продукцию, соответствующую техническим условиям, значительно раньше.

Правда, в портфеле Веснина лежали три магнетрона — образцы серийного выпуска.

«Но эти приборы далеки от совершенства… Программа выпуска ламп еще не выполнена…»

С такими невеселыми мыслями стоял Веснин в очереди у окна бюро пропусков. Дежурный сказал ему, что пропуск на него заготовлен и примет его начальник главка в 13 часов. До приема оставалось целых два часа.

— Мечтаете, малютка?

Перед Весниным во всей своей красе, в белых лайковых туфлях, белом шевиотовом костюме стоял свежий, словно обновленный Муравейский.

— Вы к Дубову, Володя? Представьте — и я тоже. По личному делу. Если вы решите, что это опять холодильники, то не ошибетесь. Да, холодильники. Теперь от них кое-кому должно стать жарко. Я решил пожертвовать несколькими днями своего отпуска, чтобы побывать у Дубова. Он, говорят, зверь, но инициативных инженеров уважает… Бросьте, Владимир Сергеевич, хмуриться! Что было, то прошло и быльем поросло. Скажу вам откровенно, что не мечтал встретиться в этой прихожей с кем-либо из работников нашего завода, ибо визит мой сюда есть действие совершенно конфиденциальное. Несколько дней назад в Ленинграде я был обрадован встречей такой же неожиданной и, я бы сказал, почти столь же приятной. Меня вызвали на завод медицинских инструментов… знаете, на Петроградской стороне, «Красногвардеец»? Там я должен был заключить соглашение на консультирование одной работенки. И представьте, кого же мне предлагают в подручные от завода? Инженера Егорову Людмилу Тарасовну. Да-да, Милочку, ту самую Милочку. А вы что думали? Если вы ее уволили из КБ, а я на ней не женился, то она пропадет? Нет, у нас, в Советском Союзе, так не бывает. Направили ее на завод, и там она завоевала авторитет. Не зря же я внушал ей, что лучшее приданое женщины — это уменье хорошо работать Да, я на ней не женился. Но я дал ей приданое — научил трудиться, сделал ее инженером. Да, товарищ начальник, я обучил ее нашему ремеслу, я, но не вы. Одно только обидно: теперь она носит очки всегда на обеих оглоблях. Увы, на одном ухе очки у нее уже не висят. Ну что, вам стало легче?

— Откровенно говоря — да.

— В таком случае, пошли бродить по Москве. Нам, провинциалам, полезно вдохнуть в себя немного столичной атмосферы.

Веснин, шагая рядом с Михаилом Григорьевичем, попытался заглянуть по пути в букинистический магазин, но Муравейский оттащил его от книжной витрины:

— Кто покупает редкие книги в Москве? Здесь они стоят много дороже, чем в Ленинграде, да и выбор хуже. Москвичи помешаны на книгах. Здесь иная книга стоит дороже отреза на костюм из настоящего коверкота. Если и углядите что-нибудь интересное, то все равно не купите. Поверьте слову опытного человека. Клянусь, я в студенческие годы некоторое время жил тем, что покупал редкие книги в Ленинграде и продавал их в Москве. Здесь вообще публика в этом смысле бешеная. Помню я, например, продал «Опасные связи» Шадерло де Лакло. Вы этого автора и не знаете, а я им кормился целый месяц… А вот и театральная касса!

Над столиком, где продавали билеты, Веснин увидел афишу с портретом темноглазой экзотической певицы.

— Это Марион Андерсон, — сказал Муравейский. — Я жажду попасть на ее концерт. За всю свою жизнь я не видел ни одной живой негритянки. Негра видел однажды на Красной площади, ну, а негритянку не доводилось повидать. И вообще, моим музыкальным образованием пренебрегали в детстве. Только сейчас явился руководитель… я уже, кажется, говорил вам о нем… некий Стефан Старков, философ! — Муравейский достал бумажник. — Искусство, как известно, требует жертв. Пожертвуем.

Михаил Григорьевич уплатил в кассу и затем помахал перед носом Веснина розовой бумажкой с двумя ярко-лиловыми печатями:

— Вот полученные за наличный расчет два пропуска в рай на завтрашний вечер!

— Я не уверен в том, что смогу завтра пойти, — пробормотал Веснин.

— Я вовсе не навязываю второго билета вам, — усмехнулся Муравейский. — Я, признаться откровенно, не умею слушать музыку, если рядом со мной нет симпатичной мне девушки. Да, женщины умеют, слушая, переживать все оттенки мелодии и все особенности исполнения. Музыка их очень красит. Сидя с дамой, я получаю двойное наслаждение: от игры виртуоза и от отраженной игры женского лица.

Время было уже спешить на прием, и Веснин почти бегом бросился в Главное управление.

Поднимаясь с Весниным по лестнице и идя по коридору к кабинету Дубова, Муравейский все еще развивал свою мысль о том, как женщина красит искусство и как искусство украшает женщину.

Во все эти тонкости, оказывается, Михаил Григорьевич был посвящен все тем же Степаном Кондратьевичем Старковым— товароведом «Гастронома № 1».