Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

И вот в сих условиях к нему обращается человек, не умеющий хранить Тайну. Человек, по недомыслию допустивший к себе — десятки шпионов в свой личный штаб! Можно ли ему было открыться?! Поделиться всем тем, что выстрадано?!

Фельдмаршал Кутузов сказал, что Беннигсену — виднее…

Говорят, что при сих словах Тучков побледнел, как смерть, и еле слышно бросил великому Старцу:

— Креста на тебе нет… Сперва Суворова сдал, теперь — нас…

Ладно, черт с вами, — не дали вы мне ни пороху, ни позиции, но не сможете вы отнять у меня моего последнего права!" — Кутузов, коего по праву называли "добрейшим" из русских командующих, весь пошел багровыми пятнами:

— Ваше право — в том, чтобы… не болтать, не мутить, да исполнять Приказы тех, кто умней Вас, молодой человек!

А Тучков, рассмеявшись в ответ, сплюнул сквозь зубы:

— Не тебе, денщику, учить меня — Праву! Право мое — княжеское. Стоять среди сечи, да помирать, — как наши деды умирали, но тебе — Голенищеву сего вовек не понять!

С этими словами он вышел из Штаба, громко хлопнув за собой дверью. Кто-то хотел кинуться вслед за ним и вынудить извиниться, но Кутузов запретил жестом и произнес:

— Я и впрямь — Голенищев и не смею оскорбиться сиим… Завтра покажет, — имел ли сей юный князь разговаривать со мной таким тоном… Его Права Княжеского никто не смеет отнять…

Вести об этой сцене разлетелись по армии в мгновение ока и все офицеры только и обсуждали, что они сами делали б в такой ситуации. Многие ругали Кутузова и мои новые сослуживцы хотели знать мое мнение на сей счет. Я им доложил то, что знал и история открылась им с иной стороны… Так что конец вечера прошел у нас в беседах философических.

А Третий Корпус — лег весь. Ни князя Тучкова, ни князя Голицына, ни князя Верейского, никого ни из штабных, ни из командиров полков — так и не нашли во всей этой каше. Но поляки там не прошли. Даже сам Бонапарт не прошел через Утицу. Трупов там навалило до неба, так что даже Антихрист не решился раскапывать проход во всем этом.

Чтоб не ронять морального духа измотанной армии, он "пробил просеку" через чертов Утицкий лес и колонны его обходили место сие на дороге за три версты…

Самое ужасное во всей этой истории то, что Третий Корпус был добровольческим и потому все они — в списках не значились. Сколько на самом деле погибло "при Утице", — Бог весть. Потом местные жители — все пытались похоронить такое количество тел и не могли отличить старших офицеров от нижних чинов. Если и была какая-то разница, то польские мародеры — растащили все ценное с наших дворян.

Каждый год в начале июня я еду с инспекцией в Московскую губернию и на мой день рождения в Троицу в местной часовне мы с княгиней Тучковой хороним найденные кости в одной братской могиле. А их том лесу под каждой корягой белым-бело…

Видите ли… Утицкий бой начался с того, что один из адъютантов Тучкова выстрелил ему в спину и тут же униатские полки бросились на полки православные. А поляки не стали разбирать и — давай рубить и этих, и тех… Поэтому-то и от Корпуса ничего не осталось.

И вот за то, что почти треть Корпуса на глазах всего Штаба перешла на ту сторону — Корпус числится "убитым и проклятым.

Так оно, наверно, и есть, но две трети-то павших в тот день дрались врукопашную — как с поляками, так и — предателями! Но как их отделить одних от других?! Ведь не то, что списков — мундиров не сохранилось! Одни кости. Горы костей…

Нет, — Церковь, видите ли, не может хоронить Иуд на святой земле и Синоду легче считать всех лежащих под Утицей — Изменниками. Наверно, Синод прав, а под Утицей кости не только наших украинцев, но и "западенцев", и даже поляков, да только — не по-людски так.

Я — иудей и мне Синод не указ. Поэтому, как нехристь, я смею ездить в Бородино, собирать кости и мы с княгиней Тучковой хороним их в общей могиле, ибо так мне велит моя Совесть. Я никого не хочу ни обвинять, ни агитировать и не призываю идти против Синода, но… Что-то не так и с таким Синодом, да и вообще…

Поднялись мы засветло. Все равно никто не мог в эту ночь спать, — такое было у всех напряжение. Проснулся я, умылся, побрился — сел пить чай, а Петер сидит напротив меня и смотрит. Я его спрашиваю:

— Ты что? У меня на лбу — третий глаз?

А мой телохранитель, смутившись:

— Да нет… Только ты — штуцер в третий раз разобрал.

Я смотрю, а подо мной груда масленых ветошек. Я только выматерился и сел трубку набить. Набил, а в рот она не идет, — я и забыл, как меня от табачища воротит — полгода, как бросил. Выбил ее, а потом рассмеялся и говорю:

— Хорошо еще — "Хоакину" не сел точить!" — "Жозефину"-то я перед рубкой всегда Петеру отдавал, чтобы не поломать. Рапире много не надо.

Раз уж я был таким заведенным, что требовать от других? Люди общались лишь шепотом и все оглядывались на чернильно-черную сторону неба, будто опасаясь, что оттуда — со стороны сгущавшейся к рассвету ночи кто-то услышит.

Затем порозовел наш край и со стороны Курганной высоты к нам скользнул зайчик. До сих пор не знаю, как такое могло выйти. Солнце было за нашей спиной, за нами же стояли и бронзовые, ослепительно начищеные (чтоб спастись от хлорной коррозии) — трехтонные пушки Раевского. По всем законам оптики зайчики от них должны быть в ту сторону. Но вот — такой феномен.

Но люди сразу же приободрились, говоря друг другу, что до свету недолго, а сие — Господь нам знак подает. Вон у нехристей всю сторону будто серым дымом заволокло, а у нас — солнышко!

И вправду — низкие облака создали столь причудливую игру света и тени, что наша сторона будто на глазах наливалась ослепительным и живительным светом, в то время, как противная еще была скрыта низкой серою пеленой. А тут еще и батюшки пошли с иконами, благословляя солдат на защиту родной стороны. Солдаты — все, как один, вставали на колени в свежевырытую грязь и, обнажая головы, целовали святые иконы и по всему переднему краю прошла молва, что иконы — чудотворные.

Общее одушевление было столь велико, что мои латыши тоже стали завязывать пригоршню склизкой, хлюпающей земли в узелок и вешали его на грудь, приговаривая:

— Хорошая земля тут. Влажная и болотная… Сам Велс — родитель этой земли! Пусть Кровь Велса (болотная влага) живей течет в моих жилах и поит меня Его Силой!

Потом лучи света, как в исполинском театре теней — упали к якобинцам и верхушки далекого черного леса сразу зловеще посинели и обратились в тяжкую грозовую тучу, ползущую в нашу сторону. "Наш" же лес вдруг стал золотым и багряным. Надо же было такому случиться, что у нас стояли березы, а там одни мрачные ели! Но простые солдаты и эту случайность восприняли, как примету:

"Господь подал знак, что силен Антихрист и нам быть — в крови… Но с нами Бог, ребята! Наш лес в крестах, да куполах! Не боись, братки, с нами Святое Воинство!

И тут… Раздались выкрики сторожей. Все тут же кинулись по местам, я бережно положил на траву штуцер перед собой и вскинул винтовку. В прицел я увидел, как странно зашевелилась трава на том берегу заболоченного овражка шагах в трехстах перед Колесниковым. Потом темная, в рост человека, черная от падающей тени, осока раздвинулась и я увидал якобинцев.

По обмундированию и нарезным фузеям я узнал элиту французской пехоты фузилеров. Единственных ублюдков, способных пустить пулю на восемьсот шагов. Основная масса сих сволочей ушла к Риге под командой Макдональда (ибо Ригу прикрывали ливонские егеря), но пару полков Антихрист нарочно припас против тех егерей, что остались с главною армией.

Я видел, как опасливо фузилеры посматривали на тот берег Колочи. Черные кресты полоскались только на севере — в самом Бородине и еще дальше направо. Мой же отряд считался смешанным, так что флагов у нас было два, — причем основной — русский триколор, а не — крест.

Впрочем, до меня было им далеко, — все внимание фузилеров привлекал флажок Колесникова, вот к нему-то они и приглядывались, как шакалы, поглядывающие то на вожделенную овечку, то на грозную свору — на том берегу Колочи.

Мои снайпера вскинули винтовки и приготовились взять штуцера для дальнейшего боя, — первый залп из винтовок, а дальше уж штуцера — по старинке. Но я не желая до срока выдать позицию, ждал, пока фузилеры подбредут ближе, чтобы разобраться под чужой шум. За лишние полчаса мы успеем перезарядить винтовки…

Вот лягушатники потихоньку накопились на той стороне овражка и я уж думал, что вот-вот, но тут их офицеры, как по команде встрепенулись и стали указывать в мою сторону. В первый миг я не понял, что происходит, но Андрис тронул меня за плечо и со значением указал на наш флаг.

Причудливая игра облаков, ветра и солнца на мгновение осветила именно его и он теперь гордо развевался — как бы подсвеченный утренним солнцем. На месте лягушатников я бы тоже задумался, увидав перед главной батареей русских — латвийский стяг и, стало быть — наши винтовки. Тысяча шагов прямого выстрела, пули с оловянной рубашкой — не теряющие убойной силы при трении о воздух, да оптические "прицелы с кобальтом" — тут есть что обсудить.